Фараон
Шрифт:
На улицах стояла зловещая тишина, которую нарушал только топот ног бегущих прочь одиноких людей. Клеопатра прислушалась, пытаясь различить шум боя, но уловила лишь чириканье птиц в ветвях акаций, росших вдоль улицы. Путь до мавзолея был недолгим; утренний бриз, все еще прохладный, даже во второй день августа, доносил до царицы аромат жимолости. Небо было серебристым, а город — белым и зеленым. Она не думала, что завтра все будет по-иному. Римляне не грабят великие города, а медленно выжимают их досуха. Сокровища ее предков не исчезнут в один момент, они будут понемногу вывозиться отсюда на кораблях, которые понесут
Клеопатра гадала, что лучше: умереть сегодня, пока город, сокровища и ее честь еще не затронуты, или же сидеть на троне, словно кукла, получая приказы от человека, которого она презирала? Она всю жизнь была верна своим принципам. Когда такой возможности больше нет, не лучше ли умереть?
Мавзолей располагался у моря, рядом с храмом Исиды. Он был очень высок, с одной только дверью, в которой было прорезано тайное окошечко, чтобы царица могла получать письма. Окна располагались так высоко, что грабители должны были быть титанами или уметь летать, чтобы проникнуть внутрь. Дверь запиралась изнутри, давая дополнительную защиту обитателям гробницы.
Прежде, чем войти, Клеопатра посмотрела на маяк. Его пламя сияло в утреннем тумане, словно приглашая к берегу вражеские корабли. Ей представилось, как Александр в своей гробнице проклинает ее за то, что она сдала его город римлянам. В дни своей жизни он не удостаивал вниманием этих грязных землепашцев. Клеопатра безмолвно дала ему клятву: это унижение будет недолгим. Если не она, то ее дети восстанут и сотворят возмездие от его имени. И все будет поставлено на службу этой цели.
Царица спросила у избранных ею спутников, Хармионы, Ираса и Гефестиона, не передумали ли они. Она никого не просит быть погребенным вместе с нею. Хармиона ответила взглядом, полным презрения. Гефестион только улыбнулся глупому вопросу. Клеопатра надеялась, что Ирас поддастся страху и останется снаружи — он привык скорее получать утешение, нежели даровать его. Но Ирас просто сказал царице: «Ты — моя жизнь», — и вошел в здание прежде, чем Клеопатра успела возразить ему что-либо еще.
По приказу царицы стены гробницы были расписаны фресками с видами города — его храмов и колоннад. Теперь их белоснежная краса оживала в свете факелов — подобно тому, как сам город пробуждался с лучами рассвета. Клеопатре хотелось и после смерти продолжать жить в Александрии. Но когда она возводила этот мавзолей, она и помыслить не могла, что когда-нибудь будет погребена здесь заживо.
В гробнице было так тихо, словно все ее обитатели уже умерли. Никто не произносил ни слова. Гефестион читал свиток со стихами. Хармиона писала письма, а Ирас украшал гребень крошечными алмазами, как будто сегодня вечером царица должна будет присутствовать на важном приеме и он готовит украшения для ее прически.
Снаружи почти не доносилось шума, как будто город тоже вымер. Люди заперлись в своих домах, купцы не отворяли лавки, рынки опустели. Даже крестьянские ребятишки не играли на берегу. Царила такая тишина, что Клеопатре казалось, будто Посейдон в скорби заставил умолкнуть океанский прибой.
Наконец вдалеке послышался стук копыт одинокой лошади, и какое-то время спустя кто-то спешился у ворот и постучался. Гефестион открыл маленькое оконце, и
— Битвы не было. Император увидел, как весь его флот уплывает навстречу рассвету и занимает место в строю кораблей Октавиана. Корабли так естественно вписались в этот строй, как будто для них там было приготовлено место. И теперь весь флот, как единое целое, плывет к городу. Конница увидела бегство флота и бросилась прочь от императора — к Октавиану. Пешие солдаты дезертировали следом за конными. Император остался один. С ним был только личный телохранитель. Мне кажется, он потерял рассудок, видя, как все его войско перебежало к врагу.
Сердце Клеопатры неистово колотилось, но тело оставалось холодным.
— И что же он сделал?
— Он помчался во дворец, сказав, что после всего произошедшего утром ожидает увидеть тебя там в объятиях Октавиана.
— Даже в такой час он продолжает ломать комедию, — пробормотала Хармиона.
Клеопатра не обратила на нее внимания.
— Он жив?
— Он жив и предлагает слуге тысячу талантов за то, чтобы тот убил его. Он сам не свой, царица.
Ее супруг мечется по покоям, словно раненый лев, и просит слугу убить его! Непревзойденный, Непобедимый пытается взглянуть в лицо своей смертности. Его любовь к жизни сильнее всех доводов, и он смотрит в смертную сень, не смея шагнуть в ее темные, ждущие объятия. Разрываемый между двумя мирами, не в силах выбрать — в то время, как Октавиан входит в его город! Кто-то должен спасти его от этой агонии.
— Диомед, немедленно отправляйся к императору и скажи ему, что я уже мертва. Что я услышала об утренних событиях и лишила себя жизни.
Никто не задал ей ни единого вопроса. Здесь были только самые близкие люди, и они знали, что она делает.
Диомед заглянул в окошко, пытаясь поймать взгляд царицы. Она повторила:
— Скажи императору, что я вонзила себе в грудь кинжал и сразу же умерла.
Диомед уехал. Клеопатра прошипела спутникам:
— Молчите все!
Она хотела побыть наедине со своими мыслями. Она знала, что Антоний последует ее отважному примеру и быстро лишит себя жизни, чтобы они вместе могли войти в обитель богов. А может быть, он поспешит к мавзолею, чтобы увидеть, действительно ли она мертва. Ибо в таком случае он должен остаться в живых, чтобы вести переговоры об участи их детей.
Царица молила Владычицу Исиду укрепить ее в мудрости. «Все, что хорошо для всеобщего высшего блага, то и должно произойти», — шептала Клеопатра.
Однако она молилась совсем не о том, на что надеялась. Ей хотелось, чтобы Антоний поспешил к ней в мавзолей. Когда он явится и обнаружит, что она жива, они не будут убивать себя, а разорвут свои пышные одеяния, облачатся в лохмотья и спасутся бегством. Клеопатра всю жизнь была мастером переодевания. А Антоний просто рожден для театра. Однажды он прикинулся рабом, чтобы ускользнуть от противников Цезаря. Как истинный комедиант, он напялил рваный плащ и, хромая, вышел из города, двигаясь по направлению к лагерю Цезаря, якобы намереваясь предложить тому свои ничтожные услуги.