Фархад и Ширин

Навои Алишер

* * *

Эй, кравчий, пир мой нынешний укрась: Налей Джемшида чашу, не скупясь! Напьюсь — мне Искандаров талисман Откроет тайны всех времен и стран!

ГЛАВА XXV

ФАРХАД У СОКРАТА

Пещера Сократа. Тысячелетнее ожидание.

Предсказание судьбы Фархада.

Роковая любовь и бессмертная слава.

Свойства зеркала Искандара.

Когда Сократ зари свой светлый взор Уже направил на вершины гор И астролябией небесных сфер Осуществлял надмирный свой промер, — Фархад молитвы богу воссылал И буйного коня опять седлал. Не колебался, — верил свято он, Что путь найдет к горе Сократа он. Пошли за ним вазир и сам хакан, Но не гремел походный барабан: Войскам на месте быть велел Фархад, В охрану взял он лишь один отряд… Пустынную равнину перейдя, Цветущую долину перейдя, Остановились пред крутой горой: Земля — горсть праха перед той горой. В стекле небес лазурном — та гора, Вздымалась до Сатурна та гора. Она, как исполинский дромадер, Горбом касалась высочайших сфер. Вершина — вся зубчата, как пила… Нет, не пилой, — напильником была, Обтачивавшим светлый, костяной Шар, нами именуемый луной. Не сам напильник бегал взад-вперед, — Кость вкруг него свершала оборот. Но, впрочем, шар отделан не вполне: Изъяны в виде старца — на луне. [31] Не счесть ключей волшебных на горе, Не счесть и трав целебных на горе. Подножию горы — обмера нет, В подножии — числа пещерам нет, И так они черны, и так темны, — В них почернел бы даже шар луны. Внутри пещер немало гор и скал, Там водопадов грохот не смолкал, Текли там сотни озверелых рек, Вовек не прекращавших дикий бег. В пещерах гор пещерных не один Кровавый змей гнездился — исполин… Все о горе узнать хотел Фархад, И в чашу Джема поглядел Фархад. Он

увидал все страны света в ней, — Воочию не видел бы ясней. Он на семь поясов их разделил И Грецию в одном определил. Затем в разведку взоры выслал он — И место той горы исчислил он. Вот перед ним вся в зеркале она, — Пещера за пещерой в ней видна. Он наяву не видел так пещер: Смотрело зеркало сквозь мрак пещер. И вот одна: приметы говорят, Что в ней живет великий грек — Сократ. Теперь Фархад нашел и тропку к ней. Все шли за ним, приблизясь робко к ней. Вошел царевич, зеркало неся: Пещера ярко озарилась вся. Препятствий было много на пути, — Казалось, им до цели не дойти. Вдруг — каменная лестница. По ней Они прошли с десяток ступеней И на просторный поднялись айван. Вновь переход кривой, как ятаган, И в самой глубине возник чертог… Как преступить святилища порог? Но голос из чертога прозвучал: Переступить порог он приглашал. Вошли не все, а лишь Фархад с отцом И с верным их вазиром-мудрецом, Как мысли входят в сердца светлый дом, Так, трепеща, вошли они втроем. Вступили в храм познания они — Ослепли от сияния они. То совершенный разум так сиял, То чистый дух, как зодиак, сиял. Свет исходил не только от лица, — Лучился дух сквозь тело мудреца. Кто, как гора, свой отряхнул подол От всех мирских сует, соблазнов, зол И, с места не сдвигаясь, как гора, Стал воплощеньем высшего добра, — Тот плоть свою в гранит горы зарыл, А дух в граните плоти он сокрыл. Но и сквозь камень плоти дух-рубин Лучился светом мировых глубин… Он в мире плотью светоносной был, Он отраженьем макрокосма был. Все было высокосогласным в нем, А сердце было морем ясным в нем, В котором сонм несметных звездных тел, Как жемчуг драгоценнейший, блестел! Лик — зеркало познанья божества, В очах — само сиянье божества. Где капля пота падала с чела, — Смотри, звезда сиять там начала. Лишь телом к месту он прикован был, А духом — странником веков он был. Любовь и кротость — существо его, А на челе познанья торжество. Перед таким величьем мудреца У всех пришедших замерли сердца, И дрожь благоговенья потрясла Упавшие к его ногам тела.

31

Изъяны в виде старца — на луне.— Видимый невооруженным глазом лунный диск на Востоке считается похожим на лицо старика.

* * *

Сократ спросил, как долго шли они, Как трудный путь перенесли они И через много ль им пришлось пройти Опасностей, страданий на пути. Но каждый, выслушав его вопрос, Как будто онемел и в землю врос. Сказал мудрец хакану: «Весь ты сед, И много, верно, претерпел ты бед, Пока моей обители достиг. Но не горюй, почтеннейший старик: Сокровища, которым нет цены, Тебе уже всевышним вручены. Но от меня узнай другую весть: Еще одна тебе награда есть. Великим счастием отмечен ты: Знай — будешь очень долговечен ты. Открылось мне в движении планет, Что жизнь твоя продлится до ста лет. А если посетит тебя недуг И раньше срока одряхлеешь вдруг, — Я камешек тебе сейчас вручу: К нему ты обратишься, как к врачу. Ты этот камешек положишь в рот, — Недуг твой от тебя он отвернет, И старческую немощь без следа Он устранит на долгие года…» А Мульк-Аре сказал он в свой черед: «И ты немало претерпел тягот, — Награду дать мне надо и тебе: Ту самую награду — и тебе. Одна опасность вам грозит троим, — И мы пред ней в бессилии стоим. Она — в соединенье двух начал, — Блажен, кто только порознь их встречал: Начала эти — воздух и вода. Всевышний да поможет вам тогда… Я все открыл вам…» Шаху с Мульк-Арой Кивнул Сократ учтиво головой И сам их до порога проводил. Фархада обласкал он, ободрил И так сказал царевичу: «О ты, Рожденный для скорбей и доброты! Свой дух и плоть к страданьям приготовь: Великую познаешь ты любовь. Тысячелетье уж прошло с тех пор, Как сам себя обрек я на затвор. Я горячо судьбу благодарю, Что, наконец, с тобою говорю. Ведь ждал все дни и ночи я тебя: Вот вижу я воочию тебя! Мой час пришел — я в вечность ухожу. Послушай, сын мой, что тебе скажу: Знай, этот мир для праведных людей — Узилище и торжество скорбей. Да, жизнь — ничто, она — лишь прах и тлен: Богатства, власть — все это духа плен. Не в этом смысл земного бытия: Отречься должен человек от «я». Найти заветный жемчуг не дано Без погруженья на морское дно. Тот, кто от «я» отрекся, только тот К спасению дорогу обретет. Дороги же к спасенью нет иной, Помимо жертвенной любви земной. Любовь печалью иссушает плоть, В сухую щепку превращает плоть. А лишь коснется, пламенно-светла, — И вспыхнет щепка и сгорит дотла. Тебе любовь земная предстоит, Которая тебя испепелит. Ее не, сможешь ты преобороть; Ты обречен предать страданьям плоть. Отвержен будешь, одинок и сир, Но озаришь своей любовью мир. Слух о тебе до дальних стран дойдет, Он до южан и северян дойдет. Твоей любви прекрасная печаль Затопит и девятой сферы даль. [32] Твоя любовь, страданьем велика, Преданьями пройдет и сквозь века. Где б ни были влюбленные, — для них Священным станет прах путей твоих. Забудет мир о всех богатырях, О кесарях, хаканах и царях, Но о Фархаде будут вновь и вновь Народы петь, превознося любовь!..» Сократ умолк, глаза на миг закрыл И, торопясь, опять заговорил: «Пока глаза не смеркли, я скажу: О том волшебном зеркале скажу, Которое ты вынул из ларца В сокровищнице своего отца. Когда железный латник-великан, Хранивший Искандаров талисман, Сквозь зеркало, что ты стрелой пробил, Сражен тобой молниеносно был, — То расколдован был в тот самый миг И первый талисман — его двойник. Когда вернешься в свой родной Китай, Ты свойство талисмана испытай, — Открой ларец — и в зеркало смотри: Что скрыл художник у него внутри, Проступит на поверхность. Ты узришь Ту, от кого ты вспыхнешь и сгоришь. Начнется здесь твоей любви пожар, — Раздуй его, благослови пожар. Но знай: лишь раз, мгновение одно Виденье это созерцать дано. Откроет тайну зеркало на миг, Твоей любви ты в нем увидишь лик, Но ни на миг виденья не продлить. Твоей судьбы запутается нить: Ты станешь думать лишь о ней теперь, Страдать ты будешь все сильней теперь, И даже я, хранитель всех наук, Не угасил бы пламя этих мук. Так, на тебя свои войска погнав, Схватив и в цепи страсти заковав, Любовь тебя пленит навек. Но знай: Как ни страдай в плену, как ни стенай, Но кто такой любовью жил хоть миг, — Могущественней тысячи владык! Прощай… Мне время в вечность отойти, А ты, что в мире ищешь, обрети. Порой, страдая на огне любви, Мое ты имя в сердце назови…» На этом речь свою Сократ пресек: Смежив глаза, почил великий грек, Ушел, как и Сухейль, в тот долгий путь, Откуда никого нельзя вернуть… Теперь Фархад рыдал, вдвойне скорбя: Оплакивал Сократа и себя. И шаха он и Мульк-Ару позвал И вместе с ними слезы проливал. Затем со свитой вместе, как могли, Положенною долею земли Навечно наделили мудреца, — Устроили обитель мертвеца.

32

Затопит и девятой сферы даль. — За семью небесными сферами, в которых движутся планеты, по представлению восточных астрономов, находится еще девять небес, далее следует «неподвижное небо». Выражение «до девятой сферы» — означает до самого возможного предела высоты.

* * *

Когда Фархад хакану сообщил, Что грек ему великий возвестил, То старый шах едва не умер: столь Великую переживал он боль. Была судьба нещадна к старику!.. Печально возвращались к роднику. Когда же солнце мудро, как Сократ, Благословило собственный закат, То ночь — Лукман, глубоко омрачась, [33] Над ним рыдала, в траур облачась. Хакан устроил поминальный пир, Хоть и обильный, но печальный пир. В ту ночь пришлось вино погорше пить, — В чем, как не в горьком, горе утопить?

33

То ночь — Лукман, глубоко омрачась.— Лукман — легендарный арабский мудрец и врач, которому приписывается множество метких афоризмов и изречений.

* * *

Послушай, кравчий, друг мой! Будь умней, Вина мне дай погуще, потемней. Ты чару горем закипеть заставь, Меня хоть миг ты не скорбеть заставь!

ГЛАВА XXVI

ВИДЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ ИСКАНДАРА

Возвращение из Греции.

Зеркало Искандара оживает.

Неизвестная страна. Горные работы в скалах.

Двойник Фархада. Красавица на коне.

Обморок. Зеркало неумолимо.

Снова мечты о побеге

Лишь утренней зари забил родник, Преобразив небесный луг в цветник, — Свои войска из греческой земли В Китай хакан с Фархадом повели. Дел не имея на пути своем, Шли без задержек, ночью шли и днем. И вот царевич и его отец В родной Китай вернулись наконец… Хакан воссел на трон, — скажи, что так Луна в зодиакальный входит знак. Фархад унять волнения не мог, Едва переступив родной порог, Он, удержать не в силах чувств своих, Потребовал ключи от кладовых: Свою мечту увидит он теперь! Сокровищницы распахнул он дверь, — И вот ларец в его руках… о нет, Скажи: вместилище ста тысяч бед! «О казначей, поторопись, не мучь: От ларчика подай скорее ключ!» Но ключик, видно, в сговоре с замком, Твердит свое железным язычком, И в скважину войти не хочет он, — Царевичу беду пророчит он, И за намеком делает намек Упрямому царевичу замок. Волос упавших дергает он прядь: «Оставь меня, не надо отпирать!» Но человек не властен над собой, Когда он соблазнен своей судьбой. Царевич все же отомкнул замок И зеркало из ларчика извлек. Глядит Фархад, и, изумленный, вдруг Роскошный видит он зеленый луг. Обильно луг цветами весь порос — Не счесть фиалок, гиацинтов, роз. Там каждая травинка — узкий нож, Заржавленный от кровопуска нож; Там каждая фиалка — страшный крюк, Чтоб разум твой хватать за горло вдруг; Нарцисс вином столь пьяным угощал, Что сразу ум в безумье превращал; В крови у каждой розы лепестки; Петлятся гиацинтов завитки, И что ни завиток — аркан тугой, Которым ловят разум и покой; Татарский мускус темень источал, — Он будущность народа омрачал; В предчувствии, как будет гнет велик, У лилий отнимался там язык; И розы страсти распускались там, — Чернели, сохли, испекались там; Всходили там цветы — богатыри, — Горели гневом мести бунтари. Царили там смятенье и печаль… Фархад теперь окинул взором даль. Он увидал гряду гранитных скал — Их дикий строй долину замыкал. И там, на склонах каменной гряды, Людей каких-то видит он ряды. Они стоят, как будто вышли в бой, Толкуя оживленно меж собой. Но у людей — ни луков и ни пик, — Кирки в руках: долбят в камнях арык. Один из них, хоть молод он на вид, Всех возглавляя, сам долбит гранит, То действует киркою, то теслом, Каменотесным занят ремеслом. Как он печален! На него, скорбя, Глядит Фархад — и узнает себя! А в это время из-за острых скал Сюда отряд наездниц прискакал: Красавицы, пленяющие взгляд, На каждой — драгоценнейший наряд. Одна была — как шах, средь всей толпы: Как роза — лоб, ресницы — как шипы; Век полукружья бледны, высоки, Уста ее румяны и узки. А конь ее — не конь, а дар небес! Нет, хром, в сравненье с ним, тулпар небес! Как управляла резвым скакуном, Как восседала, гордая, на нем! На скакуне она, как вихрь, неслась, Стремительнее всех других неслась. Был облик пери лучезарно-юн, Она казалась солнцем между лун. Куда б ни обращала взор с седла, Сжигала вмиг сердца людей дотла… Глядит Фархад и видит, что она В ту сторону пустила скакуна, Где был он сам, печальный и худой, Изображен в работе над плитой. Когда же, перед ним остановясь, Она его окликнула, смеясь, И всадницы лучистоокой взгляд Почувствовал каменотес Фархад, — Его черты покрыла смерти тень, И он упал, как раненый олень… Увидя, как упал его двойник, Едва пред ним блеснул той пери лик, Получше разглядеть решил Фархад Красавицу, чей смертоносен взгляд. Поднес он ближе зеркало к глазам, Взглянул — и простонал, и обмер сам, И на пол так же, как его двойник, Бесчувственно упал он в тот же миг. Бегут к хакану слуги: «Ой, беда!» Вошли, дрожат в испуге: «Ой, беда!» Услышал шах — и ворот разодрал: Увы! Увы! Он сына потерял! Мать прибежала — и за прядью прядь Свои седины стала вырывать. Узнал и зарыдал мудрец-вазир: Любил Фархада, как отец, вазир. И друг Фархада и молочный брат, Сын Мульк-Ары, Бахрам, кого Фархад Считал ближайшим сверстником своим Душевнейшим наперсником своим, — Не ворот — грудь свою порвал, скорбя, — Чуть не лишил он жизни сам себя. Родные, свита, слуги и врачи — Как мотыльки у огонька свечи, Вокруг Фархада плачут, хлопоча, Увы, увы, — угасла их свеча!.. Он, как покойник, сутки пролежал, Нет, был он жив, хотя едва дышал. И лишь когда свой животворный ток Принес под утро свежий ветерок, Фархад вздохнул и бровью чуть повел, Румянцем жизни трепетным расцвел, Глаза открыл — и видит, как сквозь сон, Что близкими он всеми окружен, И все в слезах, и он не мог понять, Что в скорбь оделись и отец и мать… Когда же все припомнил он, тогда Страдать он стал от горького стыда, И был готов свою мечту проклясть, И в обморок непробудимый впасть. Он поднялся, и тут же в прах лицом Пред матерью упал и пред отцом, И ноги их смиренно целовал, И плача о прощенье умолял. И счастливы, что милый сын их жив, Его утешив и благословив, Родители и все, кто были там, Ушли спокойно по своим делам…

* * *

Хоть искренне отречься был бы рад От своего желания Фархад, Хоть был он отягчен виной большой — Однако же всем сердцем, всей душой Он к зеркалу тому прикован был, И стыд и смерть принять готов он был. Он искушенья не преоборол, И снова доступ к зеркалу обрел — И снова жадно заглянул в него. Но было зеркало чудес мертво! Сократ был прав: из зеркала чудес Волшебный образ навсегда исчез. И тут царевич понял: он навек В страданья ввергнут, обречен навек, И не спастись от роковой тоски, Хоть разорвал бы сам себя в куски. Он размышлял: «Раз жребий мой таков, И страсти не расторгнуть мне оков, И смерть моя хоть и близка, но все ж Вонзит не сразу избавленья нож, То до того, пока от жгучих дум Еще не вовсе потерял я ум И не совсем лишился воли я, — Обдумать должен все тем боле я. Благоразумным быть мой долг теперь, Лишь этот путь сулит мне толк теперь, Лишь так отца утешить я смогу. Что из того, что сразу убегу? Куда уйду один? Где скрыться мне? Шах разошлет гонцов по всей стране, Войска он двинет по моим следам, Схватить меня он даст приказ войскам… И, несомненно, через два-три дня В любом убежище найдут меня. А если вынуть меч и в бой вступить, — За что же подневольный люд губить? Ужель народу за любовь его Моей наградой будет кровь его? Себя на жертву лучше мне обречь, Чем на родной народ обрушить меч! Пусть шах-отец меня потом простит. Ведь все равно меня замучит стыд. В лицо народу как я погляжу, Что богу я в конце концов скажу? А если б и пойти на тяжкий грех И обнажить свой меч — один на всех, — То сколько бы невинных ни убить, Мне все же победителем не быть! Я буду схвачен. Если даже шах И не казнит, — возьмет под стражу шах. А может быть и так: признает суд, Что я безумен, — в цепи закуют. И сколько б я ни клялся, что здоров, — Как докажу! Закон страны суров. Себя пока я должен оберечь, Свои поступки обуздать и речь!..» Увы, не знал он, что любовь сама На ветер пустит доводы ума…

* * *

Быть пьяным, кравчий, мой обычай стал, С тех пор как от ума я притчей стал! Вина любви губительной налей, Но от ума избавь меня скорей!

ГЛАВА XXVII

ВРАЧИ ПОСЫЛАЮТ ФАРХАДА НА ОСТРОВА

Болезнь Фархада. Совещание врачей.

Необходим влажный морской климат.

Тайная надежда Фархада

ГЛАВА XXVIII

КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

Морская гавань.

Хаканская флотилия выходит в плавание.

Море и морские чудища. Зловещий ветер.

Хакан не успевает пересесть в челн.

Волна уносит Фархада в бушующее море.

Описание морской бури. Гибель флотилии

Жемчужину редчайшую для нас Извлек нырнувший в море водолаз…

* * *

Для путешествия морского все Уже закончено, готово все… Пошли большие корабли вперед — За каждым забурлил водоворот. Пошли за ними стаями челны. Волнами их вздымаемы, челны Качались так, как если б в этот час Удар подземный весь Китай потряс. Морское дело знают моряки: Им весла — то, что рыбам плавники. Усердно корабельщики гребли, Неслись, волну взрезая, корабли, Неслись челны — и каждый, словно конь, — Разбрызгивая водяной огонь… Два дня, две ночи плыли корабли. Все ближе к цели были корабли. Сильней вздувает ветер паруса, Волна морская, словно бирюза: Сливаются с водой края небес. Открылся для Фархада мир чудес: И вёсел плеск, и мачт высоких скрип, И вид шныряющих диковин-рыб. Посмотришь — сердце в ужасе замрет: Страшилища неведомых пород! Плывут, как будто горы-острова, А присмотрись — живые существа. То — рыбы, а не горные хребты, Как волны, их узорные хребты. А скорость их! Небесный метеор В своем паденье не настолько скор. Те безобразьем отвращают, те Ни с чем нельзя сравнить по красоте, — Так изумительна окраска их, Все очертанья, вся оснастка их. Вокруг кишели тучи мелких рыб. Всю эту мелочь мы сравнить могли б С густой травой, что буйно, без числа Вкруг мощных кипарисов проросла. Немало в море и Фархад и шах Встречали исполинских черепах. Их костяные страшные тела Вздымались над водой, как купола, Что так вселенский зодчий воздвигал И сам в пучину моря низвергал. И неуклюже плавающих вкось Им видеть в море крабов довелось. Столкнется с черепахой краб порой — Столкнулась, ты б сказал, гора с горой. За рыбами, как тигры вод морских, Акулы шли и пожирали их. Их тело — как гранитная гора, А кожа их — шершавая кора, И вся в шипах. А пасть откроют — в ней Не счесть зубов… нет, не зубов — гвоздей! А на спине — плавник стоит торчком, — Зови его пилой, — не плавником. Нет! Копья полчищ моря — тот плавник, Зубцы твердыни горя — тот плавник! Вокруг морских собак бурлит всегда, Как муравейник вкруг змеи, вода. На суше много хищников живет, Но их не меньше и в пучине вод. Кто нужным счел и воды населять, Оплел сетями и морскую гладь…