Фархад и Ширин

Навои Алишер

* * *

Тут речь его предсмертную глуша, К устам Фархада подошла душа И вмиг с душой возлюбленной слилась, Огнем великих бед воспламенясь. «Ла-Хавл! — он поспешил произнести, — [43] Будь милостив ко мне, господь, прости!» На долю скорби, горести, невзгод Так много выпало в тот час хлопот, И шум смятенья их был так силен, Что жителей небес встревожил он. Печаль осиротела. А любовь, Что в пламя превращает сердца кровь, На плечи черную кошму надев, Во мрак повергла юношей и дев. И звери, видя, что почил навек Тот благородносердый человек, Большие слезы пролили из глаз, За упокой души его молясь, Его убийцу разорвав в куски, В себя вонзали когти от тоски. Да, если ты не знал, узнай теперь: Людей коварных благородней зверь!

43

«Ла-Хавл!» — он поспешил произнести.— «Ла-Хавл!» — первые слова молитвенной формулы: «Нет силы и нет могущества, кроме как у аллаха всевышнего».

* * *

Эй, кравчий, чару яда мне налей! Яд смертоносный мне вина милей. Возлюбленной я верен, как Фархад. И умереть намерен, как Фархад!

ГЛАВА L

МИР МЕЖДУ XOCPOBOM И МИХИН-БАНУ

Звери охраняют труп Фархада.

Весть о чуде. Ропот народа в крепости.

Снятие осады. Ликование Хосрова

ГЛАВА LI

СМЕРТЬ ШИРИН

Ширин переезжает в свой замок.

Шируйя [44] , сын Хосрова, загорается страстью к Ширин.

Отцеубийство. Послание Шируйи к Ширин.

Ширин прибегает к хитрости.

Шапур доставляет труп Фархада.

Вечная близость возлюбленных

Кто словом сокрушенья начал речь, Тот

кончил похоронным плачем речь.

44

Шируйя(ум. в 628 г.) — сасанидский царь.

* * *

Когда была посажена Ширин На царственный свой крытый паланкин, Чтоб к месту исцеления спешить И в том краю без треволненья жить, — Все воины Парвиза собрались Взглянуть на ту, кого избрал Парвиз. Столпившись пред носилками ее, Они как будто впали в забытье, — Скажи, что солнце, выглянув из туч, В густую пыль направило свой луч! Но в этот час произошло здесь то, Чего и ожидать не мог никто: Пришел полюбоваться на Ширин И шах-заде, родной Парвизов сын, Прославленный красавец Шируйя… Как связана со всей рекой струя, Как искра с пламенем костра, так он Всем естеством был с шахом сопряжен. Однако жил с отцом он не в ладах, И не был также с ним сердечен шах. Так издавна меж ними повелось, — Все — несогласье, все — раздор, все — врозь… Как весь народ, и Шируйя глядел На паланкин. Вдруг ветер налетел — И занавеску поднял, и на миг Он той луны увидел светлый лик, — Не говори — луны, — она была, Как солнце, ослепительно светла! Хотя всего лишь миг он видел ту Мир озаряющую красоту, В нем сразу вспыхнул страсти тайный жар, Негаснущий, необычайный жар! Лишась покоя, отстранясь от дел, Ни днем, ни ночью он не спал, не ел. И понял он, что жертвой должен пасть, Что смерть — расплата за такую страсть, Потом подумал: «Смерть?.. Но почему Мне нужно умереть, а не ему? Кто не боится смерти сам в любви, Ужели не прольет чужой крови? Ведь если устраню Хосрова я, Мир будет мой и гурия — моя. Все царство мне отцовское на что? Подобных царств она сулит мне сто!..» Он, в замысле преступном утвердясь, Вступил с военачальниками в связь. А так как все границы перешло Чинимое народу шахом зло, То Шируйя войска к себе склонил И постепенно весь народ сманил. Таков был небосвода поворот! Принес присягу Шируйе народ, — Хосров был схвачен, в яму заключен, Пощечинами даже посрамлен! Но чтобы этой птице как-нибудь Из темного гнезда не упорхнуть, Чтоб мести от нее потом не ждать, Решили ей покой во прахе дать… Сын обагрил отцовской кровью меч! Кто злодеянье это мог пресечь? Закон любви таков, что вновь и вновь За пролитую кровь ответит кровь! Фархада погубил Хосров — и вот Возмездие ускорил небосвод. Терзал сердца народа властелин — Убил его единородный сын. Судьба на милость и на гнев щедра, В потворстве и в возмездии быстра. Невинному удара боль тяжка, Но и суровой кары боль тяжка! Чужую жизнь пресекший, знай: змея Отмстительница тайная твоя! Кто искру сделал грудой пепла, тот Себе возмездье в молнии найдет! Какое в землю сеял ты зерно, Землей оно же будет взращено. А если так, то в бренной жизни сей Лишь семена добра и правды сей. Кто сеял зло — себя не утешай: Неотвратим твой страшный урожай! Хосров Парвиз насилья меч извлек, — В него вонзило небо свой клинок; Пошел на преступленье Шируйя, — Не жди судьбы прощенья, Шируйя!..

* * *

Когда Хосров был сыном умерщвлен, Отцеубийца поднялся на трон И возложил на голову венец Правления тяжелого венец. В нужде мы и убийце угодим: Стал Шируйя царям необходим. Пытался он Михин-Бану привлечь, И сразу о Ширин завел с ней речь. Ответила: «Она еще больна. Оправится — решить сама вольна. Ее судьба в ее руках, а я Ни в чем ей не помеха, Шируйя! Но лучше ты поговори с ней сам: Захочет — я благословенье дам…» Но так как грубым он невеждой был, А страсть в нем разожгла надежды пыл, То он кумиру своему послал Письмо любви, в котором так писал: «О гурия, ты обольщенье глаз, Чью красоту я видел только раз! Но, вспыхнув от ее огня, с тех пор Ношу в душе пылающий костер. О, ни Фархад, ни мой родитель-шах, Клянусь, не мучились в таких кострах! Отцовскую пролить осмелясь кровь, Чем докажу еще свою любовь? Никто таких страданий не терпел, Какие мне любовь дала в удел. Всю летопись судьбы перелистай Лист за листом подряд — и прочитай Все повести любви из века в век, — Такой любви не ведал человек! Хоть я владыкой стал, тебе скажу: Я горькую утеху нахожу В том, что, тебя любя, о мой кумир, Себя на весь я опозорил мир. Да, мне в позоре этом равных нет, И мучеников столь бесславных — нет!.. Не отвергай, Ширин, моей любви И к жертве страсти милость прояви. О пери, обещаньем мне ответь, Надеждой на свиданье мне ответь! Хоть я не жду отказа, но клянусь: Ни перед чем я не остановлюсь, И — не добром, так применяя власть, Ответить на мою заставлю страсть!..»

* * *

Ширин, приняв посланье от гонца, Лишилась чувств, не дочитав конца. Она понять сначала не могла Столь небывало страшные дела. Но, долго размышляя над письмом, Она, увы, уверилась в одном: «Вот подлинно безумный, страшный тем, Что чувство страха утерял совсем! Кто мог отца с пути любви убрать, Преступит все и может все попрать, Чтоб своего достичь. Я цель его, И ждать я от него могу всего. Нет, не хочу я на него смотреть! О боже, помоги мне умереть! Да, смерть — одно спасение мое, В ней вижу воскресение мое!..» К такому заключению придя И в нем успокоение найдя, Она с довольным, ласковым лицом Речь повела почтительно с гонцом. Сказала: «Шаху передать прошу: Я за него молитвы возношу. Угодно было, видимо, судьбе Хосрова бремя передать тебе. И если жизни ты лишил отца, То был орудием в руках творца, И, значит, воли был своей лишен, А сделал то, чего хотел лишь он. Я ль не пойму страдания твои? Сама я знала плен такой любви. Ты слышал о Фархаде, кто гоним И кто загублен был отцом твоим, Кто был любви поклонникам главой, Всем верности сторонникам главой? Круговращенье вечное небес Таких еще не видело чудес, Такой любви, как между им и мной, Примером ставшей для любви земной. Не преходящей похотью сильна, — Сильна была единством душ она! Фархад низвергнут был Хосровом в ад, И принял смерть из-за меня Фархад. И я теперь в разлуке вечной с ним, Но сердцем так же безупречно с ним. Я заболела от тоски по нем И чахну безнадежно с каждым днем. Я птицей недорезанной живу И непрестанно смерть к себе зову… Но если шах действительно мне друг, Он, может быть, поймет, что мой недуг Тем более жесток, что милый мой Еще поныне не оплакан мной. И если б, как обычаи велят, Я, завернувшись в черное до пят, Здесь труп его оплакать бы могла И скрытой скорби выход бы дала, То, душу от печали облегчив, Я жить могла б, недуг свой излечив… Шапура в цепи заковал Хосров; Освободи Шапура от оков — И я с людьми туда пошлю его, Где брошен труп Фархада моего. Он привезет его ко мне — и я Свою очищу совесть, Шируйя, И, выплакав свою любовь к нему, Покорной стану шаху моему. А твой отказ — он приговор твой, шах, Тогда меня получишь мертвой, шах!..» Гонец понес царю, ликуя, весть. Услышав от гонца такую весть, Был счастлив Шируйя, повеселел — И выпустить Шапура повелел. Шапур пришел к Ширин и весь в слезах — Ниц распростерся перед ней во прах. И вся слезами залилась Ширин, — Фархада вспомнила тотчас Ширин. Настолько встреча их горька была, Что почернело небо, как смола. Но жалоб сердца отшумел поток, — Настал для разговора дела срок: Убрав тигровой шкурой паланкин, Дала Ширин Шапуру паланкин И, двести человек в охрану дав И пышность царских похорон создав, Отправила весь караван туда, Где смеркла навсегда ее звезда… Шапур с людьми ушел — и там, в горах, Нашел того, кто рушил горы в прах И кто теперь горою бедствий сам, Мертв, недвижим предстал его глазам. Не как гора! — зверями окружен, Лежал как средоточье круга он. Но звери разбежались от людей — И люди стали на места зверей, И на носилки возложили труп, И шелком и парчой покрыли труп, И почести, как шаху, оказав И, плача, на плеча носилки взяв, Печалью безутешною горя И щедро благовоньями куря, Так до дворца Ширин они дошли, Фархада тайно во дворец внесли, В ее опочивальне уложив И ей затем, печальной, доложив…

* * *

Когда Ширин узнала, что такой Желанный гость доставлен к ней в покой, Она возликовала, как дитя, Лицом в тот миг, как роза, расцветя. Не только на лице, в ее душе Следов страданья не было уже. И, с места встав, легка и весела, С ликующим лицом к Бану пошла И так сказала: «Прибыл друг ко мне. Хочу проститься с ним наедине. Часы свиданья быстро пробегут, — Пускай меня хоть раз не стерегут…» И, разрешенье получив, она К себе в покой отправилась одна, Решив достойный оказать прием Возлюбленному во дворце своем: «Он умер от любви ко мне — и вот Мне верность доказать настал черед. В своем решенье до конца тверда, Не окажусь я жертвою стыда. Сердечно гостя милого приму: Я жизнь свою преподнесу ему! Но совесть лишь одно мне тяготит, Один меня гнетет предсмертный стыд, Одну ничем не искуплю вину, — Удар, который нанесу Бану!..» Омыв от жизни руки, в свой покой Ширин вступила твердою ногой. Покрепче изнутри закрыла дверь И, не тревожась ни о чем теперь, С улыбкой безмятежной на устах Направилась к носилкам, где в цветах, В парче, в щелках желанный гость лежал, Как будто сон сладчайший он вкушал. Но сон его настолько был глубок, Что он проснуться и тогда б не мог, Когда бы солнце с неба снизошло И, рядом став, дотла б его сожгло! Залюбовавшись гостя чудным сном, Столь сладостным и непробудным сном, Ширин глядела — и хотелось ей Таким же сном забыться поскорей, И с милым другом ложе разделить, И жажду смерти так же утолить. Свою судьбу в тот миг вручив творцу, Она — плечо к плечу, лицо к лицу — Прижалась тесно к другу — обняла, Как страстная супруга, обняла, — И, сладостно и пламенно вздохнув, С улыбкой на устах, глаза сомкнув, Мгновенно погрузилась в тот же сон, В который и Фархад был погружен… О, что за сон! С тех пор как создан свет, От сна такого пробужденья нет! Пресытиться нельзя подобным сном, Хоть истинное пробужденье — в нем!..

* * *

Покрепче, кравчий, мне вина налей! С возлюбленной я обнимусь своей. Мы будем спать, пока разбудит нас Дня воскресенья мертвых трубный глас!

ГЛАВА LII

БАХРАМ ВОССТАНАВЛИВАЕТ МИР В СТРАНЕ АРМЕН

Смерть Михин-Бану.

Сон сорока отшельников. События в Китае.

Бахрам отправляется на поиски Фархада.

Плач Бахрама на могиле Фархада.

Шируйя возмещает убытки от войны.

Всенародный сход армян. Новый царь.

Бахрам и Шапур поселяются отшельниками вблизи гробницы Фархада

Кто плачем дом печали огласил, Напев такой вначале огласил.

* * *

Михин-Бану, вся свита и родня Напрасно ждали до исхода дня, А все не возвращался их кумир. И вечер опустил покров на мир, — Ширин не шла… И, потеряв покой, Направились они в ее покой. Хотели дверь открыть — и не могли, И выломали дверь, и свет зажгли, И, занавес парчовый отвернув, Оцепенели все, едва взглянув: Фархад на ложе не один лежит, — С Фархадом рядом и Ширин лежит И друга обнимает горячо, Прижав к лицу лицо, к плечу плечо. Но, как Фархад, бестрепетна, нема, Ширин, увы, была мертва сама! Разлуке долгой наступил предел, — Им выпал вечной близости удел… Тела их бездыханные слились, Как с гибкою лианой кипарис. Но, мертвой увидав свою луну, Могла ль снести удар Михин-Бану? Сама пресытясь жизнью в этот миг, Стон издала она — не стон, а крик, И сотрясла, смутила небеса, И душу отпустила в небеса. Всю жизнь она одной Ширин жила, Скажи, что жизнь ее — Ширин была, — И потому, Ширин лишась, она Была мгновенно жизни лишена. Вслед за душой ли вырвался тот стон, Иль вылетел с душою вместе он? Но пальма жизни сломана была, — В веках лишь стебельком она была! О дивная, о благостная смерть! О, если б нам столь сладостная смерть!

Миниатюра из рукописи XV в.

«Фархад и Ширин»

* * *

Листы времен листая как-то раз, В них обнаружил я такой рассказ: Когда благодаря своей любви, Неслыханной среди людей любви, Прославился Фархад, и слух о нем Распространялся дальше с каждым днем. — То и в Китай, страну его отцов, Проникла эта весть в конце концов. А там — судьба, верша свои дела, Немало перемен произвела. Отец Фархада умер вскоре, — мать Ушла за ним — зачахла с горя мать. И так как сына был хакан лишен, То младший брат его взошел на трон. И стал при нем начальником войскам Сын Мульк-Ары, Фархада друг — Бахрам. Он, доблестью прославясь, был таков, Что стал акулой грозной для врагов… Фархада он вполне достоин был, И весь Китай при нем спокоен был. Но сам он утерял давно покой И, по Фархаду мучимый тоской, О нем расспрашивать не уставал Всех, кто из дальних странствий прибывал. Когда же слух о нем, — не слух, а шум! — Уже и в Индустан дошел, и в Рум, То чрез бродяг-дервишей и купцов Проник в Китай тот слух в конце концов. Принес Бахрам хакану эту весть: «На западе, мол, государство есть — Армен ему названье. Этот край — Прекраснее Ирема, сущий рай. Там гурия живет — и, говорят, Сошел с ума, в нее влюбясь, Фархад. И если б соблаговолил хакан, Повел бы я войска в страну армян, Фархада б разыскал, помог ему, А не нашел бы — так и быть тому…» Хакан подумал: «Если слух не лжив, То вряд ли все же мой племянник жив. Но мне опасен может стать Бахрам. Пусть он идет и пусть погибнет сам…» Он разрешенье дал Бахраму… Тот Собрал войска и двинулся в поход. Двойные переходы делал он, На запад шел все дальше смело он, И на страну армян — настал тот день! — От войск его упала счастья тень. Здесь истина ему открылась, здесь Он разузнал и ход событий весь, — И, пламенною скорбью обожжен, Направился к гробнице друга он. Бахрам одним утешиться бы мог, — Был в горе он своем не одинок: Фархада тот народ не забывал, С его печалью он свою сливал… Узнав, что друг был у Фархада там, Велел Шапура пригласить Бахрам. Пришел Шапур скорбящий — и вдвоем Они о друге плакали своем. А над гробницей так Бахрам вопил, Что землю жаром скорби растопил. Лицом припал к изножью гроба он, И весь дрожал, как от озноба, он И восклицал: «Фархад! Мой друг, мой брат! Мою надежду ты унес, Фархад! О, лучше б слепота глазам моим, Чем увидать Фархада мне таким! Язык мой вырван из гортани будь, Чтоб не сказал тех слов когда-нибудь! Где с огнедышащим драконом бой, Где с Ахриманом разъяренным бой? Где меч твой, рассекавший ребра гор? Где сотрясавший стены шестопер?.. Но ты устал, Фархад! Ты погружен, Оказывается, в слишком крепкий сон! Очнись же, наконец, глаза открой, — Пришел к тебе твой друг, товарищ твой. Потряс я воплем небеса! Проснись! Весь мир в огне! Открой глаза! Проснись! Ты спишь!.. Так, значит, правду говорят, Что сон и смерть — одно?.. Ты мертв, Фархад?! Был у тебя такой, как я, слуга, А ты погиб от подлого врага! О, если б за тебя мне жертвой лечь!.. Но если обнажить возмездья меч — И если страны недругов твоих Опустошить, сровнять бы с прахом их, Обрушить горы в море, чтоб вода Их степи залила и города И чтоб водовороты лишь одни Напоминали, что в былые дни Стояли минареты здесь, и вот — Все стало навсегда добычей вод… Нет, нет! Ведь если, мстя за кровь твою, Кровь сотен тысяч я теперь пролью, — К чему мне кровь такая?! Все равно Твой дух обрадовать мне не дано! А если так, — кушак и меч к чему? И в жгучих мыслях душу сжечь — к чему? И латы и кольчуга для чего? И лук и щит без друга — для чего? Героем как считаться мне теперь? Как ездить мне на скакуне теперь? Как на пиру теперь веселым быть, — С каким же сердцем стану чару пить? Клянусь, что без тебя, о мой Фархад, Мне пир не в радость, а вино мне — яд! Мое вино — боль укоризны, скорбь, Одно мне остается в жизни — скорбь!.. Иль самому мне булавой своей Покончить с бедной головой своей?..» Так он рыдал, Бахрам так причитал, И весь народ там плакальщиком стал.