Фарландер
Шрифт:
вскинула руку к горлу и повернулась к отцу. Жених положил руку ей на плечо и поднялся, как будто намереваясь заявить протест, но так ничего и не сказал. Мать все еще хихикала.
Жрица вздохнула. О чем она думала? Присутствующие могли только гадать. Какое-то время старуха и внук смотрели друг на друга, ничего не говоря. Тишина сгущалась.
Кира повернулась к Белиасу, лицо которого под ее пристальным взглядом побледнело и осунулось. Похоже, эта перемена и подтолкнула жрицу к решению. Улыбка на ее губах была не более чем данью вежливости.
— Первосвященник Белиас, — заговорила она, отодвинув тарелку, — я задам вам вопрос.
Губернатор прокашлялся.
— Да, госпожа?
— Скажите, откуда исходит величайшая угроза нашему ордену?
Он беззвучно открыл и закрыл рот. Повторил попытку — и снова ничего. Затем...
— Я... я не знаю. Мы правим большей частью известного мира. Мы сильнее других. Я... не вижу никаких угроз...
Ее веки опустились, словно не выдержав собственной тяжести.
— Величайшая угроза всегда идет изнутри. Мы обязаны остерегаться наших собственных слабостей. Нельзя стать мягкими. Нельзя допускать в орден тех, кто не имеет настоящей веры. Когда такое происходит, религия утрачивает смысл. Вы должны понимать это.
— Госпожа, я...
Она открыла глаза, и первосвященник умолк на полуслове. Его застывшие над скатертью руки заметно дрожали.
— Благодарю за оказанное гостеприимство. — Старуха промокнула салфеткой губы и положила ее на стол. Потом подняла руку и щелкнула пальцами. Звук получился такой, словно сломалась кость. Четверо алтарников, стоявших дотоле в углах зала, направились к столу.
Рианна вскрикнула.
Движимый паникой и отчаянием, ее жених ударил одного из стражников в подбородок. В следующее мгновение другой выхватил меч. Защищаясь, жених вскинул руку, и алтарник, действуя с бездумной простотой мясника, рассек ее одним ударом и тут же, немедля, нанес второй, выше. Отрубленная кисть упала на пол. За ней, неуклюже и тяжело, грохнулась рука. Жених, крича от боли, налился рядом с раскрытой ладонью. Из раны била кровь.
Хозяйка вскочила и туг же извергла на скатерть фонтан еще не переварившихся креветок.
Бормоча что-то нечленораздельное, губернатор шагнул к дочери, но поскользнулся на луже крови и едва устоял на ногах. Лицо его болезненно сморщилось.
Двери распахнулись, и в комнату с оружием наготове ворвалась внутренняя стража. Глазам солдат открылась жуткая картина: их хозяин, шатаясь, словно пьяный, стоял в дальнем конце зала; на полу корчился и кричал измазанный кровью мужчина; дочь губернатора билась в руках алтарников, и лишь двое в белых мантиях, сидевшие в разных концах стола, преспокойно пили вино.
Солдаты медленно отступили и осторожно затворили за собой дверь.
Глухо застонав, первосвященник упал на колени перед поднявшейся со стула жрицей.
— Пожалуйста... — только и смог пробормотать он, с хватившись за грудь. В ее руке появился небольшой кинжал. Одно короткое, отточенное движение... слева направо, поперек горла...
— Мать тоже возьмите, — приказала старуха, стоя над умирающим.
Стражники схватили обеих, жену и дочь, и выволокли их из комнаты. Кира посмотрела в закатившиеся глаза Белиаса.
— Не отчаивайтесь, — сказала она, хотя он вряд ли что-то слышал. — Вы неплохо пожили благодаря нам.
Кира перешагнула через тело и, оставляя за собой кровавый след, направилась к выходу.
Киркус, допив залпом вино, последовал за ней.
Внутренняя стража ждала в большом зале. Солдаты едва скрывали страх. Перед ними, пряча руки в длинные рукава белой мантии, стоял канцлер первосвященника. Седые, словно выкрашенные серебром, волосы обрамляли раскрасневшееся лицо. В первый момент Киркус принял это возбуждение за злость, но потом заметил в глазах канцлера, следившего за тем, как мать и дочь выводят под дождь, любопытный блеск.
Интересно, не он ли сочинил ту записку?
— Нам надобен новый первосвященник, — обратилась к канцлеру Кира.
— Пожалуй, — согласился Эган.
— Надеюсь, вы проявите себя более преданным сторонником веры, чем ваш предшественник.
Эган склонил голову:
— Он был слаб, госпожа. Я — нет.
Кира окинула его оценивающим взглядом, шмыгнула носом и, повернувшись, вышла.
Киркус поспешил за бабушкой.
Глава 5
ПОЛЕТ
В каюте пахло плесенью, сыростью и рвотой. Мягкое движение воздухолета обнаруживалось только в поскрипывании переборок, дрожании болтающегося под потолком фонаря и коротком ощущении подъема или падения. Несчастный, разбитый, бледный, Нико лежал плашмя на своей койке.
Корабль едва поднялся над Бар-Хосом и еще только набирал высоту, когда Нико, посмотрев вниз, замер в изумлении — земля уходила, и все, что было на ней, стремительно уменьшалось. В следующий момент голова закружилась, в животе что-то перевернулось, и он едва успел ухватиться за поручень. Прошло три дня, а он так и лежал,
не поднимаясь, одолеваемый страхом, сражаясь с приступами тошноты, в постоянном напряжении, и только время от времени свешивался с койки к стоящему на полу деревянному ведру. Желчь высушила горло, так что даже говорить было больно. Ел он мало, только проглатывал суп да пил воду, — все прочее изрыгалось, не успев даже перепариться. И при этом, независимо от того, спал он или бодрствовал, в голове гвоздем сидела одна и та же мысль: между ним и землей пропасть пустоты. Он постоянно ощущал напряжение канатов и распорок, удерживавших корпус под брюхом хрупкой, наполненной газом оболочки. Каждый доносящийся с палубы крик, каждый топот ног или изменение в движении корабля возвещало надвигающуюся неумолимо катастрофу. Никогда еще Нико не испытывал таких страданий.
Большую часть времени он был один. Вообще-то тесную каюту делил с ним Эш, но старик, похоже, был начисто лишен сострадания и плохо переносил затяжные приступы рвоты. Когда это случалось, терпения ему хватало ненадолго. Он откладывал томик поэзии и, бормоча что-то под нос, отправлялся на палубу. Так что ухаживал за страдальцем, принося еду и воду, только корабельный юнга Берл.
— Ты должен поесть, — снова повторил он, протягивая чашку с бульоном. — Посмотри на себя — ничего не осталось, кожа да кости.