Фартовые
Шрифт:
Уже в новой хазе Дядя выгреб из карманов все, что забрал у преследователя. Кабан вытащил свои «трофеи».
— Отменные ксивы. С ними можно поселиться где угодно, если б не розыск. Ведь всюду объявит о пропаже документов, — буркнул Дядя.
Но вот это! Дядя ничуть не удивился — его фото. Еще в зоне сделано. В фас и профиль. Значит, ищут. Давно не виделись, соскучились.
Пахан отмерил руку по локоть. Этот жест был понятен всем.
II помотав кулаком, прорычал в темноту окна:
— Головку без ушей
Новая хаза была просторней и удобней прежней. Расположена на отшибе в двухквартирном доме, неподалеку от обсерватории. Здесь вся местность просматривалась. А город — внизу, как в котловине.
Отсюда, в случае опасности, в сопки можно уйти шутя. Кусты жасмина, аралия надежно скрывают дом от посторонних глаз. Но каждое окно дома, как глаза воров, видели все и всех.
Вторая квартира дома была когда-то загородной дачей. Потом в ней жили ханыги. Но и те за дальностью винных точек и кильдымов ушли отсюда.
В хазе Дяди тоже кто только не перебывал! Даже притоном служила в лучшие времена. А потом изгнали проституток городские власти. И фаршманутый, по выражению Кабана, дом старел, гнил, оседал.
Из-за удаленности города и его транспортных артерий, он выпал из поля зрения милиции и властей. Сюда никто не хотел вселяться. Дом остался бесхозным, забытым и заброшенным. Его знали воровские «малины» и нередко устраивали тут свои сходки, вперемешку с кутежами.
Здесь, в кустах кишмиша, звенел родник и даже покосившаяся сторожка выглядывала горбатой крышей из-за ближних деревьев.
Трое сявок отскребли, отмыли за день старую блевотину и мочу с пола и стен. Очистили, отмыли окна. Даже печь подкопили. Принесли все нужное для жизни пахана.
Тот пришел уже на готовое. Довольно огляделся по углам. И стал обживаться.
Тут было так тихо, как на погосте после похорон. В окна виделось безоблачное небо. И Дядя отдыхал душой и телом от городского шума, вечного страха, назойливых кентов, от самого себя — от злой памяти.
Он был уверен, что рано или поздно найдет мокрушников, убивших Анну. Уж им он отомстит полной мерой. Не просто
убьет. Будет терзать, мучить своими руками, — за все свои горькие, одинокие дни, за вынужденный возврат в «малину», за всякий страх, который пережил. Ведь всего этого могло не быть, будь жива она…
А пока — ждет ночного пробуждения дряхлеющее пристанище старого вора.
Глава вторая ЧУВЫРЛА
— Ты тут не выпендривайся. Знаем, кто ты, с кем путалась и как жила. Раскалывайся сама. Так и тебе легче будет, — схватил Оглоблю уже на Шанхае участковый милиционер — Что это ты шляешься по ночам? Где была в такое время? — не выпускал он Тоськин локоть.
— Иди в транду, лысый хрен, лягавое мурло! Отцепись, падла вонючая! —
Тоська заткнула уши, заслышав ненавистную трель.
Словно из-под земли появились двое милиционеров. Сержант и старшина.
— Что случилось?
— Да вот властям сопротивляется, спрашиваю, где была в такое время, она меня матом. Бывшая, а может и нынешняя блатная, — со значением сказал участковый.
— Не транди-ка ты тут, треклятый! — плюнула Тоська в лицо участковому. Тот задохнулся от злобы. Еле сдержавшись, сдавил кулаки.
— Откуда идете, гражданка? — уловил сержант запах спиртного от Оглобли.
— Тебя, сучье вымя, не спросила.
— Пройдемте в отделение, — потребовал старшина.
Тоська оглянулась по сторонам.
До дома далеко, фартовых поблизости нет. Вступиться некому. Убежать не сможет. Милиционеры подступили вплотную. Взяли в кольцо.
— Ох и пожалеете, мусора, о своей затее! — пообещала Оглобля и, сгорбившись, поплелась в милицию.
Едва ее привели к дежурному, Оглобля взвыла не своим голосом, заглушив голоса милиционеров:
— Это что ж творится на свете? Старухе проходу не дают. И не шпана, не ханыги, милиционер пристал! За сиськи дергал, за задницу. Ссильничать хотел! К забору придавил. Еле вывернулась от гада. Убежать хотела. Да сдури пригрозила, что пожалуюсь на свинью. Он, кобелище, понял, что узнала я его. И сказал, что сам меня испозорит, жизни не рада буду. И стал свистеть. Тут эти двое пришли. Я и вовсе напугалась. Неужель мне, старой, под гроб, у власти защиты нет от кобелей паршивых? — плакала Оглобля навзрыд.
— Да ты что? С ума сошла! Кому нужна такая чувырла? Да мне смотреть на нее тошно! Что ж я, на помойке себя нашел? — оправдывался участковый.
— Вот и я тебе говорила, что зачем к старухе лезешь, что у меня ни одного зуба нет. А ты что ответил? Что в транде зубами делать нечего.
— Гражданка, не выражайтесь, — кусал губы, чтоб не рассмеяться, дежурный майор.
— А я только его брех обсказала.
— Врешь ты все, бессовестная! — краснел участковый.
— Да она, когда мы ее вели в отделение, пригрозила, что пожалеем об этом, — встрял старшина.
— Конечно. Не хотела и не стала бы говорить никому, что в милиции кобели работают. А уж теперь молчать не стану.
— А где у вас доказательства, что участковый хотел изнасиловать? — спросил дежурный.
— Это уж вы с его хрена спросите, зачем он дымится без разбору? — выпалила Оглобля.
— Вот это старуха! — удивился сержант.
— А чего пристали? Зачем ему меня сюда тащить, если б я не пригрозила? Хайло решил мне заткнуть. Думает, если я неграмотная, так управы на него не найду! А я сегодня же его выверну наизнанку перед народом! — грозила Оглобля.