Фартовые
Шрифт:
— За что? Да кто ж на тебя посмотрит, если с ворьем всю жизнь таскалась? Все фартовые с тобой спали, — возмущался участковый.
— А ты мне в транде счетчик ставил? Иль накрыл кого у меня? Нет! Так и захлопнись, мурло козлиное! Вот ты себя и высветил: решил, что доступная я и тебе отломится. Вот и полез лапать, да еще и приводом в милицию стал стращать. Ты глянь на себя. На мурло свое кобелиное! В сарае закрыть — все мыши со страху передохнут.
— Прошу не оскорблять участкового! — потребовал дежурный.
—
— Почему так поздно шли по улице? — спросил дежурный.
— А что, запрещено? Где это написано? Кто мне укажет, когда мне ходить иль не ходить? Хочу — до утра по городу гуляю. Мое дело. Я что, убила кого иль украла что-нибудь?
— Но вы же знаете, что в городе орудует банда уголовников. О том всех жителей предупредили.
— Ас меня они что возьмут? Дом я и не закрываю. Вор, если и войдет, не задержится. У меня не то позариться, глазу зацепиться не за что. А потому опасаться мне некого. Разве что ваших похотливых козлов, какие бросаются на то, на что уголовники не смотрят.
— Ну, с этим мы еще разберемся, — пообещал дежурный.
— Разберитесь. Да накрутите ему там, где дымится завсегда. Пусть гад паршивый, коль на работе, не спекулирует погонами, не хватает старух за трусы. За нас тоже есть кому вступиться, — ерепенилась Оглобля.
— И кто ж вступится? — насторожился дежурный майор.
— И вы, и все власти. Я ж ему даром не спущу! — гремела Оглобля.
— Но все же где вы были? — повторил свой вопрос дежурный.
— Гуляла. Мне врачи прописали гулять на воздухе. Я всегда хожу, когда машин на улицах почти нет. Духу их не выношу. У меня от него кашель. А когда их нет — воздух чистый. Гуляю, пока устану навовсе. Зато потом сплю хорошо.
— И давно так гуляете? — спросил майор.
— Когда не болею и ноги носят. На каждый день сил не хватает.
— А чем болеете?
— Да этих болячек не счесть. И бронхи, и сердце, и печень.
— Ладно, гражданка. Идите домой. Отдыхайте. Извините за беспокойство. Но ведь мы не за себя, о таких, как вы, беспокоимся.
Хитрющая Тоська смекнула, что надо срочно уходить, пока не появилась зацепа к ее задержанию…
Оглобля пришла в свою камору, и хотя в ней давно не было и уже не предвиделось мужиков, плотно закрыла дверь на крючок. Достала из рейтуз сверток с деньгами. Еще раз пересчитала их. Спрятала под матрац. Для себя решила с утра сходить в кильдым. Впервые на свои. Набрать жратвы. На месяц вперед. И хоть немного отъесться за это время.
В последний месяц у Тоськи всерьез начал сдавать желудок. Он болел даже ночью. И баба нередко просыпалась от боли. Случалось, ее рвало. Но Оглобля думала, что происходит это от того, что сократились выпивки, которые
Бывало, Тоська ночами не могла уснуть. Вот и сегодня, едва прилегла, к горлу тошнота подкатила. Не успела к ведру добежать. И Оглобля, едва убрав за собой, открыла дверь каморы, выдавилась наружу, чтоб подышать воздухом. Но из горла хлынуло фонтаном. Баба не в силах была справиться с болью.
Как она оказалась в больнице, Тоська не помнила. Очнулась в палате. Рядом стонут на койках бабы. У самой на животе— ледяной пузырь. Рядом женщина в белом хлопочет над Оглоблей. Зачем? — хотела спросить Тоська и не смогла.
— Операцию вам сделали. Срочную. Еле спасли, — тихо отвечает медичка на немой вопрос.
У Оглобли страх сковал сердце. Нет, не потому, что помереть могла. В каморе остались деньги, которые ей дал Дядя. Ведь их украдут.
— Скажи, кто меня сюда привел?
— Скорая помощь привезла, — ответила женщина. И Оглобля быстро поняла, кто мог вызвать врачей.
Конечно, это библиотекарша. Седая, злая баба, что живет со своей внучкой рядом с Оглоблей.
«Вот только как ей дать знать, чтоб дом закрыла на замок», — мучается Тоська, обливается слезами. Женщина, увидев, всполошилась:
— Что с вами?
— Дом незакрытым оставила. А там, хоть и нет ничего, но и последнее растащат.
К утру медсестра передала Оглобле ключ, сказав, что соседи сразу закрыли ее квартиру.
Оглобля рвалась домой. Там деньги. На них можно пожрать и выпить. Ну почему, зачем она тут лежит?
Угадав ее нетерпение, к Оглобле подошел хирург, сделавший операцию.
— Куда торопитесь? У вас от желудка осталось лишь воспоминание. Три четверти удалено. Понятно?
— Зачем? Как я с одним воспоминанием теперь проживу?
— А что делать прикажете? Не мне вам говорить, почему так случилось.
— Значит, скоро копыта отброшу?
Врач посуровел:
— Если жить по-прежнему, то не жить…
Тоська лежала в больнице больше месяца. За это время привязалась к хрупкой, невзрачной девчушке-санитарке. Та ухаживала за Тоськой, не жалея сил.
Кормила, купала, причесывала. Оглобля, как-то разговорившись с нею, узнала, что живет девчонка на квартире, учится в медтехникуме на фельдшера.
«Жить, как прежде — недолго жить…» — стояло в ушах.
Запомнилось предостережение хирурга неспроста. Жизни по
сути и не было. Тоська даже не знала, а что это такое — жить. Как можно жить иначе?
— Взяла бы я тебя к себе. Да только не понравится у меня. Домишко старый. Того гляди, рухнет. Меня придавит — ладно. А тебя жаль, — сказала как-то Тоська нянечке.
— А я бы пошла к вам. Пусть условия не ахти, зато практику имела бы по домашнему уходу за больной.