Фартовый человек
Шрифт:
– Не надо тебе вагона, так и вали отсюда, – сказал Юлий, плюнув себе под ноги. – Не очень-то хотелось. Вагон один, покупателей много.
Но Монахов не двинулся с места.
– Деньги верни, – потребовал он.
– Какие тебе деньги? – удивился Юлий. – У нас все по марксизму. Ты мне деньги, я тебе товар. Не хочешь забирать – не забирай, а до моих денег не касайся.
Монахов слегка покраснел, лицо его сделалось твердым. Ему не впервой были подобные разговоры, а субчиков наподобие Юлия он обычно отделывал без большого напряжения.
– Это уже не твои деньги, – пояснил
– Да чем тебе не угодило? – закричал, потеряв самообладание, Юлий. – Бархатной обивки внутри нету? Белый рояль не завезли?
– Ты загляни, что там внутри, а потом надрывайся, – посоветовал Монахов. – И за дурака меня больше не считай. Кого другого считай, а меня – не надо. Для тебя же добром не кончится.
Юлий с усилием поднялся в вагон. Он ожидал, что Монахов сейчас ударит его в спину или задвинет дверь, чтобы запереть внутри, или еще какую-нибудь подлость сотворит, но все равно полез в вагон. Не выдержал спора с Монаховым – тот и вправду был сильнее, согнул Юлия, как медную проволоку. Впрочем, лазая по вагону, можно было хотя бы отсрочить момент возвращения денег.
– Видишь? – Физиономия Монахова замаячила в просвете. Юлий вдруг заметил, что Монахов напуган, только глубоко скрывает это.
– Что? – спросил Юлий с досадой. Он не усматривал пока ничего предосудительного.
– Гляди лучше, – не то приказал, не то попросил Монахов и притом таким голосом, словно надеялся, что Юлий сейчас посмотрит и скажет – «да тут нет ничего».
Юлий послушно присел на корточки, разворошил хлам на полу и вдруг обомлел: груда тряпья и старых мешков оказалась тугой, и из этой бесформенной массы внезапно выпала и откинулась на пол человеческая рука.
– Понял теперь? – негромко произнес Монахов. – Труп там, в вагоне. И лежит-то недавно, а, Юлий? – Злость постепенно вытесняла в нем испуг. – Думал, я заберу вагон и увезу куда подальше, а когда обнаружится – уже и концов не сыскать. Всегда можно сказать, что я же сам и подложил…
Юлий больше не слушал. Всякая способность соображать у него внезапно отключилась, как будто вывернули фитиль у лампы. В этих потемках одно только и булькало, неопределенное, без вектора направления: «Ой, влип, влип, влип…»
Юлий обреченно вылез из вагона.
– Отдай деньги, и я уйду, а ты сам разбирайся, что за труп, откуда здесь взялся и как с ним дальше поступать, – приказал Монахов. – Жаль вагона, но мне такого не надо. В моем занятии одно с другим смешивать – подрасстрельное дело.
Юлий не пошевелился.
Монахов протянул руку.
– Давай деньги.
Юлий посмотрел на эту уверенную, ждущую денег руку и вдруг резко, быстро ударил Монахова в лицо. Тот пошатнулся, но не упал, только сделал пружинистое движение вбок. Юлий занес кулак опять, и тут Монахов скрутил его и принялся бить головой о стену вагона. Торговец оказался крепким, он гнул Юлия книзу, к колесам, о которые запросто можно разбить череп.
В густом, насыщенном злобой воздухе гудели голоса, и Юлий поначалу их даже не слышал, только ощущал вибрацию, от которой болели уши. Потом кто-то ударил Юлия по-другому, не как Монахов, и гораздо больнее,
Юлий открыл глаза и увидел рельс и колесо вагона, а рядом – сапог и край шинели.
– В участок обоих, там разберутся, – говорил кто-то.
Безвольного Юлия подняли. Голова у него закружилась. Он беззвучно проговорил: «Сейчас стошнит», но его никто не услышал. И Юлия не стошнило. Он утвердился на ногах. Те, кто его держал, дали ему время очухаться. Мимолетно Юлий увидел Монахова – в толпе, не то свободного и злорадствующего напоследок, не то тоже схваченного, этого Юлий не понял.
Человек в длинной колючей шинели вытаскивал из вагона тело, укладывал на сильно мятую рогожу. Донесся высокий певучий клик, словно летели журавли, – «ой, уби-иии-ли!..» – потом опять прозвучал твердый голос человека в шинели:
– Носилки надо.
Юлий хотел обернуться и посмотреть на труп, но ему не позволили – потащили через рельсы и дальше к выходу из депо, и более Юлий не видел ничего, кроме собственных ног, странно заплетающихся на каждом шагу.
Следователь пришел утром, вскорости после того, как Юлий наконец погрузился в болезненный, беспокойный сон. В участке сразу началось шевеление, жизнь снова медленно поползла по своим кривым путям.
Человек, видный сквозь решетку камеры, и жил, и двигался совершенно иначе – скупо, уверенно. Он в точности знал, чем занимается и для чего. У него все было упорядочено, и имелись стол, перо с чернильницей, бумаги в папке. Он и одет был чисто и строго, без причуд.
Больше всего следователь напоминал циркового борца. Его широкие плечи неплохо чувствовали себя внутри пиджака, но куда лучше им было бы на воле, в одной лишь борцовской майке.
Он вошел в тюремный коридор со стаканом горячего чая, который пил на ходу. В этом тоже было что-то цирковое. Если бы он вдруг выдохнул пламя, Юлий нисколько бы не удивился.
Следователь поставил стакан на стол, подошел к решетке и стал вызывать по именам задержанных. Многих он знал в лицо и с них начал. Большинство просто отпустил, записав сначала все фамилии и обстоятельства ареста.
Задержанные, как это свойственно людям загадочных профессий, изъяснялись витиевато и избегали точных определений, но следователь непостижимым образом вычленял из их речей смысловое ядро и вносил в протокол пару кратких фраз.
Юлий оставался одним из последних. Следователь ни разу даже не посмотрел на него. Наконец в окне окончательно просветлело. Следователь допил чай и встретился с угрюмым, безнадежным взглядом Юлия.
– Кто? – отрывисто спросил следователь.
С мелким ворьем и бродягами он говорил куда проще, даже приветливее, а на Юлия смотрел с нескрываемой враждой, хотя, если разобраться, что дурного ему сделал Юлий?
– Я? – переспросил Юлий.
Следователь промолчал.
Юлий сказал:
– Юлий Служка. – И прибавил, упреждая другой вопрос: – В ваших записях моей фамилии нет.
– Почему вы так уверены? – поинтересовался следователь, листая бумаги.
Юлий криво пожал плечами.
– Например, потому, что я здесь в первый раз.