Фата Моргана
Шрифт:
— Все.
— Не пришел Безик Олекса.
— Я тут...
— Надо всех переписать.
Но только приспособился, как к сборне подъехал верхом на панском коне Семен Мажуга. Привязав коня, он протянул руку Мандрыке:
— Здорово, Максим, у меня дело к тебе.
Староста взглянул на него:
— Недостоин ты моей руки. Вот тебе, получай!..
И ударил Семена по лицу.
Семен оторопел:
— За что ты ударил? Меня общество выбрало.
Мандрыка не успел ответить,
— Расступитесь там, поскорей!
Народ отхлынул назад, словно плеснула волна, и одновременно ахнули люди и ружье.
Окутанный кисеей белого дыма, Семен согнулся и схватился за бок.
— Ой, братцы, за что же мне такое?
Он шатался и безумными глазами искал страшной разгадки на серых лицах, живой стеной нависших с обеих сторон.
Там не было разгадки и не было надежды. Тогда животный страх заставил его подняться, и он бросился бежать, ничего не видя перед собой, истекая кровью, которая красила ему пальцы и стекала по штанам на землю.
Олекса Безик догнал Семена и ударил сзади колом. Высокое тело сломилось пополам, как складной нож, и повалилось на землю.
Панас Кандзюба уже был тут. Беспомощное тело, еще теплое, которое так покорно легло к его ногам, всколыхнуло в нем ненависть, какой он не испытывал к живому. Его охватило непреодолимое желание заставить страдать, втоптать в землю, уничтожить. Без надобности он выстрелил в Семена и уже хотел ударить тяжелым сапожищем в грудь.
— Довольно, готов! — откликнулся Безик.
Они взяли за ноги тело Семена, оттащили к канаве и бросили в воду.
Все произошло так неожиданно и быстро, что люди окаменели.
Кровь была пролита. Одна только минута отделяла прошлое от только что случившегося, а казалось, что промелькнула вечность, что прошедшее внезапно упало в пропасть и что-то оборвалось и освободилось от пут.
Из толпы решительно отделились Иван Короткий, Дейнека и еще несколько человек и стали рядом с Пидпарой, готовые на все.
Пидпара вытянулся во весь рост:
— Хома Гудзь тут? Выходи!
Головы повернулись, и тревожно-жестокие взоры скрестились, как мечи.
— Где Хома Гудзь?
— Нет. Не пришел.
На минуту легла тишина и натянулась, как струна. Кого теперь? Чье последнее дыхание вылетит из уст, на чью голову упадет смерть, как камень? Было слышно, как дышала толпа.
— Прокоп Кандзюба!
— Как? Прокоп Кандзюба? А его за что? Его ж выбрало общество?
Староста объяснил:
— Я за ним послал. Он сейчас будет.
— Хорошо. А пока... Андрий Волык! Ведите!
— Волык... Андрий...— прокатилось эхо.— Тут... вот он...
— Ой, боже, в чем он перед вами виноват? — кричала
Ее голос заглушило тонкое, резкое, неумолкаемое верещание, похожее на визг поросенка под ножом, и только изредка вырывались отдельные слова. Не хотелось верить, что это человеческий голос.
Толпа тем временем двигалась, кипела и выбросила из себя, как похлебка пену, сухую, растрепанную фигуру калеки.
— Иди... иди... вот он... вот тут... Не поможет.
Его толкнули, и он упал на колени перед Максимом, бледный, весь измятый, беспомощный, как чучело в конопле, с культяпкой вместо руки.
У него на губах еще бился крик:
— Смилуйтесь... мужики... я ни в чем не виноват.
Он поклонился, коснувшись лбом земли.
Максим поставил Андрия на ноги.
— Крестись.
Андрий сейчас же послушно поднес ко лбу искалеченную руку.
— Бейте его.
Так он и упал. С ним покончили сразу.
И снова по кровавой дороге потащили тело к воде.
Но сейчас же принуждены были бросить. Их остановил шум. Толпа содрогнулась от глухого стона ужаса, от шума поднятых рук.
— Смотрите... вон там... вон там... встает... он еще жив... Семен... Семен...
В канаве из воды поднялась спина, как островок, на мгновение поднялась рука, словно ловила воздух, и снова упала. Еще два-три движения, колебания — и длинная фигура разогнулась медленно и закачалась на нетвердых ногах, как привидение в черной сетке стекающих вод. Большие Семеновы руки, будто рачьи клешни, напрасно искали, за что бы ухватиться.
— Он выйдет!.. Он сейчас выйдет из воды!..
Те, которые волокли тело Андрия, вскочили в воду и одним ударом топора уложили Семена назад на место.
И снова тишина сдавила сердце в кулак, снова болезненная жажда кровавого слова превратила минуту в вечность. Чья теперь очередь? Кого позовет смерть? Каждое новое имя давало остальным возможность передохнуть во время короткой отсрочки.
Однако напряженную тишину ничто не нарушало. Пидпара шепотом советовался с Максимом, и только за плечами толпы билось и разрывалось причитанье Маланки да женский плач.
Внезапно все встрепенулось, ожило. Толпа вздохнула огромной грудью, и словно рябь пробежала по ней, как по воде.
— Ведут! Прокоп идет!
Прокоп подходил спокойный и деловитый, как всегда. Так же, как всегда, аккуратно лежала на нем одежда; как обычно, медленны были его движенья. И невероятным казалось, что этот человек идет на смерть. Вот сейчас подойдет, остановится, достанет из кармана засаленную тетрадку и прочитает обществу, сколько вспахал, засеял и что продал. Иначе не могло и быть.