Фатальный Фатали
Шрифт:
А стычка была незначительной - крепость вскоре пала; и романтические сюжеты, увы, вышли из моды, "...единственная моя молитва!"
И еще один слух, он будоражит воображение Дюма-отца (еще один Александр!): Шамиль - это Бестужев! или Бестужев - это Шамиль! Задыхается от своих романтических сюжетов (не вышли из моды!), а тут новый, заманчивая идея, и он откладывает из года в год поездку на Кавказ, - "Три мушкетера"! "Двадцать лет спустя"!
– когда ж поедет? "Виконт де Бражелон"! "Королева Марго"! "Граф Монте-Кристо"! Ну вот: кажется, пора! И двинется в путь (о чем - в свое время).
"-
– Аббас-Мирза, Хозрев-Мирза...
– стал вспоминать Лермонтов.
– И вы Мирза?
Фатали растерялся и заученно произнес:
– Слово "Мирза", прибавляемое после собственного имени, означает принца крови, а если перед именем, как у меня, - выражает ученость.
– Помилуйте, нельзя ли проще?! Татарин?
Фатали улыбнулся. Как объяснить? По-всякому называли и называют и будут, вероятно, еще долго называть: и татарин кавказский, и азербайджанский татарин, и турок, и тюрок, и турок азерийский, и просто азери, и даже туркман, рассказывал Ахунд-Алескер после паломничества, - так называли наших переселенцев в Ирак оттоманцы, чтобы отличать от собственных турок... Как ему это объяснить?! Долго рассказывать!
– Да, татарин.
– А имя... нельзя ли покороче? Я - Мишель.
– А я Фет-Али.
– Фатали-фаталист?
– Уже пытались. Покойный Бестужев.
– Вы что же, не верите в предопределение? У вас ведь, кажется, что на лбу у человека начертано, того не миновать?!
– Спорил я долго с мусульманскими муллами в гянджинских кельях медресе, неужто и с вами мне спорить?
– А можно просто Али?
– Вам дозволено. Перед роковым отплытием в Адлер покойный Бестужев велел мне непременно вас разыскать.
– Но мы с ним не были знакомы.
– А он знал, что вы прибудете в наши края.
– И до вас успело дойти!
– Мы ж в единой империи, а у дурной вести длинные ноги.
– Скачет, весел и игрив! Да-с!... Под фанфары и гром барабанов! А почему именно вам он велел?
– Я автор поэмы на смерть Пушкина.
– Вы?! Поэмы?! Ну да, я слышал!
– Уж чего-чего, а этого!!
– Вы удивлены? Сказать по правде, и мне кажется, что это не я, а кто-то другой. Не верится, как я решился. Но мы родственны с Пушкиным. Это станет семейной легендой.
– Прадед моей матери был арап Музаффар, еще во времена Надир-шаха приезжал за сбором налогов в Нуху, где и выбрал жену, нухинку.
– Понял, что Лермонтов увлечен своими думами.
– Да, - продолжил, жизнь текла мутная, как Кура, и вдруг кто-то внутри, неведомый, приказал: встань! Возьми в руки перо! Как же ты можешь молчать?! Ты напишешь о нем! Бумага жаждала потерять белизну свою, лишь бы перо
Пушкина рисовало черты по лицу ея! Погиб глава собора поэтов!
Вот она, первая неожиданность, уготованная ему Востоком! Русские карательные отряды и - приобщение к русскому собору поэтов!
– И кто же в том соборе?
– "Читал ли меня?" Нелепое любопытство! С недавних пор выработалось наблюдение, какое-то особое свойство именно у этих его стихов о гибели Пушкина: сразу, по глазам, по голосу, по тому, как смотрели или говорили с ним, Лермонтов тотчас определял для себя - читал или нет. Этот татарин читал!
– Если позволите.
– Достал листы.
– Можно взглянуть?
– Эта вязь как тайнопись! Постигнем ли?
– Извините, если перевод мой коряв.... Ломоносов красотами гения украсил обитель поэзии, но мечта
Пушкина водворилась в ней. Державин
– Не докончил.
– По одному-то стихотворению?
– Но какому!
– загорелись глаза у Фатали.
– Восток любит льстить.
– Восток сразу выдает, что думает.
"Штык и - благо?! Кровь - и Ломоносов?! Насилие и - собор поэтов?! Надо разобраться!"
– Вы удивлены, однако. Право, удивлен и я: как же так, русские штыки и кавказская поэма о Пушкине?
– А вы колдун, читаете мои мысли!
– "Вот он, мой провожатый по Тифлису! по Кавказу! по Востоку!"
– Вы мой кунак, а хозяин обязан угадывать мысли и читать желания гостя.
– О стихах мы потом!
– поспешил Лермонтов. "Надо спасать Одоевского!" Но любопытно: как воспринято здесь, на Кавказе, горцами и татарами? постигнут ли нас? непременно прочесть поэму!
– Бестужев очень ждал встречи с другом своим, Одоевским, он тоже наш кунак!
"А вы определенно колдун!" - но на сей раз промолчал: поймет ли Али шутку?
– Да, да, кунаки поневоле! Мы с ним в одном полку, аллах миловал, спас от горской пули.
– И умолк.
Фатали наслышан о кунаках особого рода. Но Лермонтов - из новых, такого изгнанника еще не было в их крае: за стихи! И когда Лермонтов сказал: "Меня на юг, а вас на север, сразу в печать!", вспомнил Бестужева: тот сидел, правил, что-то вычеркивал, переделывая по-своему некоторые строки его восточной поэмы; на такое б Фатали не осмелился.
У Фатали сначала был испуг: Бестужев вычеркнул имя Его Императорского Величества (!!). У Фатали было: Распространилась слава гения Пушкина по Европе, как могущество и величие Николая от Китая до Татарии. Бестужев сразу же резко вычеркнул имя с величием и вставил как могущество царское. Сначала не понял, когда Бестужев благодарно взглянул на него: "А вы человек смелый! Рядом поставили Пушкина и Николая! За такое б вас!..." Но рискнуть вычеркнуть!
– А к чему здесь Китай?
– Китай и Татария у восточных поэтов берутся в значении самых отдаленных пределов мира.
– И шепчет: "Убит..." Очевидно ведь - не какая-то там "стрела смерти" и прочее! Вздохнул: - Жаль, не могу показать вам иные стихи! Вернемся из Адлера (вернусь ли?), покажу, быть может. Вы потом поймете. Кстати, скоро здесь будет поэт, он тоже написал на смерть Пушкина.
Надо б так: "Убитый злодейской рукою разбойника мира!" - И подумал: "Может, оставить стрелу смерти?" Но рука в порыве исправила: "Смертной стрелой". Так тому и быть! Фатали и сам не помнит, как решился поставить рядом имена. Кое-что от Бакиханова слышал, ведь встречались они с Пушкиным, еще в турецкую войну, и сам прочел потом в секретной переписке (и как допустил Никитич?).
Пушкин стремится на Кавказ? А цель? Брат императора Константин Павлович считает, удивляясь слепоте Бенкендорфа (а тот знает, но инструкцию желает получить, запастись нужной бумагой), - как бы Пушкин ни старался выказать теперь свою преданность службе его величества, он не принадлежит к числу тех, на кого можно было бы в чем-либо положиться! Кавказ! У него одна лишь цель: найти новое поприще для распространения своих безнравственных принципов! завербовать множество последователей среди молодых офицеров! ах, воспеть доблестные подвиги?...