Фавн на берегу Томи

Буркин Станислав

— Так я и знал! Так я и знал! — иступленно пробормотал Бакчаров.

— Видите все устремленные на вас орудия наши? — спокойно заговорил магистр. — То на случай, ежели, паче чаяния, измените вы своим обязанностям.

И все обступившие учителя воздели шпаги над головой.

— Мы всякие земные забавы и утехи почитаем ничем, — жеманно продолжала Анна Сергеевна, — как и оное на миг осенившее вас пламя, и исчезнувший уж по нем дым. Обет ваш верности запечатлейте, соединив кровь вашу с кровью всех братий.

Бакчарова подхватили и подтащили к жертвеннику, где лежали отверстая чародейская книга, на ней кинжал, серебряное блюдо с горящим голубым пламенем спиртом, золотой циркуль, деревянный угольник, молоток из слоновой кости, черная маска и пара рабочих перчаток.

Потом Иван Александрович протянул над учителем руки и проговорил:

— Знайте, что жребий ваш решился!

И все присутствовавшие зааплодировали нагому учителю. Потом его облачили в белую ризу с дутыми складчатыми рукавами. Минорно вступил рояль, и на ковер перед рассевшейся публикой выскочила Анна Сергеевна в образе вечно плачущего Домино.

— Мистерии! Мистерии! — выбрасывая длинные расправленные рукава, возвещала она.

5

На минуту свечи задули, и стало совсем темно, но вдруг в залу ручьем втянулось факельное шествие и тускло осветило свободное пространство. Ктото зажег канделябр на рояле и раскрыл перед пианистом ноты. Тот нахмурился и заиграл. На трон магистра важно уселся полненький Арлекин, ему вручили скипетр и накинули на плечи

королевскую мантию. Его окружили носастые кукольные слуги, а придворные дамымарионетки в масках под тихую средневековую музыку закружились в королевском балу.

Последним выскочил Домино и запел чистым контральто:

Жил в Сардинии когдатоСнисходительный король —Правил очень справедливо,Знал вельможа свою роль.Добродетельный и щедрый,Окруженный громкой славой,Он до старости глубокойУправлял своей державой.И была у его тронаДочь — принцесса Форнарина,И краса ее сияла,Безмятежна и невинна.Словно звезды в ясном небе,Очи юные сверкали.Увидав красу такую,Люди разум свой теряли.И однажды в порт КальяриИз далекого приделаКапитан Пассини прибыл —К королю имел он дело.И, как водится, тот час жеПолюбил он ФорнаринуИ готов был за свиданьеМного лет горбатить спину.Пишет он своей принцессе:«Я люблю вас, итальянка».И письмо дает не медляСтарику — ключарю замка.Просит, чтобы тот доставилИ вручил конверт синьоре.И старик, прочтя посланье,Отдает письмо на горе.Форнарина, божий ангел,Восхищенная признаньем,Отвечает, не колеблясьНа послание посланьем:«Успокойся, капитан мой,И забудь былые муки,Если чист в своем желанье,Я отдамся в твои руки».Так писала Форнарина,Растворяясь в каждом слове,Чтобы ночью этой страстнойБыл в саду он наготове.И сургучною печатьюДобрый отзыв увенчала,Чтоб никто о тайных встречахНе проведал от начала.Это краткое посланьеСтарику она вручилаИ отдать письмо пришельцуВ тот же вечер поручила.Тот накрылся с головоюНекой мантией чудеснойИ над крышами помчался,Словно демон бестелесный.Как ядро летел из пушки,Гулко свища от полета,Так достиг старик твердыниИ прошел через ворота.Мимо стражников дремотныхОн, как призрак, промелькнул,И никто из них ни разуНа посланца не взглянул.Жаль, влюбленные не знали,Что посланник чародейскийКозней много заготовил —Был ключарь старик злодейский.Безобразный и косматый,Сам желал ласкать принцессуИ, как позже оказалось,Послужил немало бесу.Ключарь, взглядом изменяяСуть послания в конверте,Тихо кланяясь Пассини,Говорит: «Синьор, поверьте,Только я вступил в светлицу,Ваш конверт был тут же отнятИ на смех кузеном девыБыл, синьор, публично поднят.От него ответ несу вам,Если сударь мне позволит,Я прочту письмо мерзавца,Так обида меньше колет».Капитан, влюбленный в деву,Старцу тут же позволяет,И старик, сургуч срывая,Сиплым голосом читает:«Слушай, дерзкий чужеземец,Я принцессы покровитель,Не позволю проходимцамПроникать в ее обитель.Ты, наверное, подумал,Что такой, как ты, мерзавецДеву сможет обесчеститьВ нежном возрасте красавиц».Ярость голову дурманит,Капитан хватает ножИ, ключарю угрожая,Говорит, что это ложь.Но старик ему клянется,Молит написать ответ,И теперь двоих влюбленныхНе минует много бед.Очи девы загорелись,Ключарь к ней вошел в светлицу,Но с посланием от другаУжас вдруг объял девицу.Она вскрикнула в испугеИ отпрянула, робея,Протянув письмо ключарю,Просит вслух прочесть злодея.«Слушай, ты, змея лихая,Я скажу, коль мы на равных,Я таких, как ты, немалоПорубил в сраженьях славных.Не побрезгуй, тварь, сразитьсяТы со мною на рассвете.Может статься, не забудешь,Как писать паскудства эти!»Изумленная принцессаГлаз миндалины открылаИ посланье капитанаСлезной каплей окропила.Через хитрого посланцаПолучив такие строки,Отвечала Форнарина:«Что ж, сраженье будет в сроки».

Легенда давно уже ожила действом. Куколкапринцесса скорбно куталась в темный плащ, собираясь на дуэль, а злодейский ключарьгорбун тихо торжествовал, качая огромным крючковатым носом и потирая свои цепкие ручки.

Совсем не кукольный мальчик, исполнявший роль капитана, медленно надевал перчатки и поправлял шпагу. Красный от напряжения Бакчаров только изредка косился на представление. Капелька пота, поблескивая, свисала с его носа, и чем больше он слушал повествование Анны Сергеевны, тем яснее понимал, что живым он отсюда не выйдет.

И луна блестела ярко,И шумел внизу прибой,Форнарина до утесаДобралась, где ждал герой.Вот Пассини, волк суровый,Два пистоля вместе с ним,И вгоняет уже пулиЛовким шомполом своим.И казалось всем прохожимВдоль по берегу морскому,Что высоко над скалоюШлют привет один другому,Поднимая чинно рукиВ направлении друг друга.Грянул выстрел капитана,И в ответ палит подруга.Дым рассеялся, и сноваСупостата два стояли,Оказалось, очень плохоСупостаты те стреляли.Капитан, взревев от гнева,Снова взводит пистолет,Подбегает быстро к цели,Гром, и девушки уж нет.Острой мыслью его пуляСветлу голову пронзила,Прядь волос сняла, а послеКапюшон с нее стащила.И узрел тотчас ПассиниОчи ясные девицы,И вскричали над утесомИзумившиеся птицы.Злой ключарь приходит в замок,Королю приносит вести,Говорит, что сам ПассиниДочь его убил на месте.О судьбе своей печальнойНе сказала та ни слова.Лишь теперь узнали тайнуВсе от гостя колдовского.

Двери в гостиную отворились, заиграла траурная мелодия, и четверо в черных с белесыми начертаниями облачениях схимников внесли настоящий лакированный гроб, в котором лежала юная девушка в белом платье. Перед ними, как перед великанами, расступались марионетки придворных дам и слуг.

Гроб стоит уж подле трона,Лют и страшен гнев владыки,Вся Сардиния в печалиТочит сабельки и пики.Месть жестока итальянцев,Нрав грубее корки наста,И священник молвит грустно:Sic morire non`e basta! [8] Вот уж тащат капитана,Горем сломленного тоже,И вокруг уже собралисьЛюди, судьи и вельможи.Над смиреннейшим ПассиниПод отца тяжелым зракомБыстро суд свершился правый:Должен скормлен быть собакам!

8

Так помереть это еще не все! (Итал.)

Тут связанного мальчика, исполнявшего роль капитана Пассини, схватили монахи, сунули в бочку и сделали вид, что искромсали беднягу трезубцами. Потом они опрокинули бочку, и из нее высыпались кости. В зал впустили десяток охотничьих собак, и они, виляя хвостами, набросились на останки капитана.

Казнь прошла, и всходит солнце.Тени четкие, блуждая,Протянулись в мутном свете,Сгустки ночи сохраняя.Гавань спит уже лучиста,Только крысы колобродят,Корабли застыли в дымке,В порт Кальяри не заходят.Просыпаются торговцы.Колокольнями соборыРассыпающимся гуломЗавели переговоры.Сотый раз доминиканцыНа своей латинской мессеСлужат в черных облаченьяхПанихиду по принцессе.Траур кончился, и сноваГоры яств и горы хлебаОтомщенные сардинцыПоглощают, славя небо.И король веселый тоже,Закатив великий пир,Веселится с малой дочкой,Торжествует с ним весь мир.Трубы звонкие трубили,Барабан, ликуя, бил,И орган в соборе мрачномМыш летучих веселил.А ключарь, рубин огромный,Что король ему вручил,На груди своей лелея,Чай с чертями скромно пил.

Вдруг резко и громко заиграл рояль, скрипки лихо завели веселый итальянский танец, и все закружились в сумасшедшем хороводе вокруг гроба.

Наконец веселое смятение улеглось, и Домино объявил перерыв.

Гости не разбрелись по всему дому, почти все остались в гостиной. Исчезли только артисты и Иван Александрович Человек. По рукам пошли подносы с малюсенькими пирожными и конфетами. Онемевший, ничего не слышащий и не видящий Дмитрий Борисович сидел на диване в темном углу среди остальных. Рядом с ним сидела девушка в белом платье, игравшая несчастную принцессу, — ею была Тереза, дочь парикмахера, — она сострадательно смотрела на учителя, держа и поглаживая его холодную руку. Неожиданно их заслонила тень маленького остробородого старичка в костюме звездочета. На носу у него подпрыгивало очень подходящее костюму маленькое пенсне.

— Дмитрий Борисович, вот что значит флюиды и родство душ! — Резким голоском заблеял звездочет и снял на мгновение с лысины остроконечный колпак. — Вот уж где не ожидал вас увидеть, господин учитель! Я смотрю, вы тоже вдались в мистику?

Бакчаров поднял утомленный взор и прищурился. Он сразу узнал в звездочете директора гимназии профессора Артемия Федоровича Заушайского.

— Нда, — только и ответил на все сказанное им Дмитрий Борисович.

— А я все о вашем водворении в нашей гимназии ратую. Курс для вас бережем. Кто на него только не покушался. Мне про вас невесть что рассказывали: пьянки, гулянки, разные выходки… Хоть убей, не поверю! Чтобы умный человек с чувством долга и такими знаниями… Говорю всем: нет уж, его оставьте, пожалуйста. Или, может быть, я вторгаюсь во чтонибудь сокровенное? Но, как бы там ни было, городу нужны светлые личности, а не сплетни и пересуды. Благодарю вас за то, что вы любезно согласились поучаствовать в праздничных мероприятиях и поведали о ваших весьма занятных научных соображениях на тему сверхъестественных явлений. В особенности гипнотических сил.