Фавн на берегу Томи

Буркин Станислав

— И это все изза того, что многих жителей, не успевших тогда бежать из города, враги жестоко истязали. Оскопляли и бесчестили мужей, женщин насиловали. — Внутри у Авла все сжалось. — Когда мы вошли в город, я нашел их израненными, нагими и вдобавок лишенными зрения. И тогда я отпустил их — у нас тут не приют для слепых и увечных… Далеко они все равно не уйдут, в Ольвии, сам знаешь, всегда осадное положение: кругом дозоры да патрули и море на замке. И вот уже полгода как они слоняются по округе, не давая жителям покоя своими баснями. Сейчас, видят боги, побираются гденибудь в рыбацком поселке… — Клавдий Пульхр оторвал взгляд от беговой дорожки. — Славный воин, я смотрю, ты с дороги. Пойдем,

провожу тебя в свой дом и окажу гостеприимство.

Авл ничего не ответил, вскочил на коня и помчался к прибрежному поселку. На узких улицах несколько женщин метнулись изпод рвущегося Авлова коня, роняя свои корзины. Всадник сделал еще несколько крутых поворотов, нырнул в арку под южной башней и помчался к морю по узкой, обрамленной белыми камнями дороге. Уже издалека он увидел темные фигурки двух нищенок, сидевших на берегу возле рыбацких лодок. Внутри у него все затрепетало и сдавило тем отчаянным отвращением, которого он еще не знал.

— Мальчик! — хрипло окликнул он местного паренька, рыжеволосого, лет двенадцати, возившегося в лодке с сетями.

Тот, счастливый от того, что может пообщаться с легионером, примчался к Авлу и встал подле него.

— Ты знаешь этих двух женщин? — спросил его воин, не слезая с беспокойного коня.

— Этих что ли? Это две слепые из города, мой господин. Они всегда приходят сюда и ждут, пока ктонибудь из рыболовов не даст им чего из своей добычи, — щурясь на закат солнца, объяснял мальчишка. — Они говорят, будто видели одного из богов и что теперь тот бог посылает помощь каждому, кто даст им рыбы.

День склонялся, и при солнечном свете луна над крепостью была бледной. Под ней на поросших зеленью стенах Ольвии крошечный дозорный вышагивал по самому краю. А ниже, у самого моря, конный воин вынул из ножен узкий длинный кинжал центуриона и протянул его мальчику. Тот подбежал к двум слепым женщинам, вспорол их тонкие жилистые шеи и, обтерев лезвие о грубые одежды, бегом вернулся к всаднику.

Но римлянин будто и не замечал его. Он вскинул глаза, осмотрел чистое вечернее небо, где кружили чайки, и прохрипел:

— Назарянин!

Когда воин рванулся с места, рыбацкий мальчишка проводил его взглядом и побрел к сетям, рассматривая драгоценный кинжал.

Глава девятая

На аллее Любви

1

— Сколько можно? — сказал Дмитрий Борисович, едва поняв, где он находится.

Бакчаров проснулся в уютном полумраке маленькой комнаты — круглый столик, диван, три кресла и полдюжины мягких стульев с овальными спинками у стен, шкаф с книгами, фисгармония, на стене картина, изображающая гарем — арабские красавицы страдают в шелках и грудах украшений. Над фисгармонией большая фотография гордосчастливого замотанного в тюрбан директора Мариинской гимназии профессора Заушайского в компании верблюда.

Бакчаров спустился с пуховой горы на паркет, накинул шелковый полосатый халат и осторожно заглянул за тяжелые шторы. Ослепительный зимний полдень. Тенистый город. В золотистой от низкого утреннего солнца морозной дымке сверкали купола, и гудел над оживленной улицей колокольный звон. Голуби суетились прямо под ногами прохожих. Потом учитель вышел за дверь, оказался наверху, у балюстрады грациозной лесенки, и тихо позвал. Никто не ответил, казалось, он наедине с немым, но будто наблюдающим за ним барским домом. Это несколько насторожило Бакчарова, но потом он решил использовать момент, чтобы обследовать помещение. Спустился по лестнице и оказался в богатой столовой с интерьером восемнадцатого столетья: стены, отделанные деревянными

панелями, большие, почти от самого пола, занавешенные окна, тяжелая хрустальная люстра посреди лепного потолка, совсем как в добротном столичном доме.

Бакчаров толкнул высокую двустворчатую дверь и вошел в проходную залу, светлозеленую с золотом. Он медленно переходил из комнаты в комнату, прислушиваясь к собственному шаркающему шагу и отдаленному потустороннему шуму города. Почти везде в доме были камины.

— Сударь, вы уже поднялись?! — раздался позади голос.

— А! Что? — подпрыгнул Бакчаров от неожиданности и обернулся. За ним, удивленно подняв косматые брови, стоял осанистый слуга в старомодном сюртуке. — Как вы меня напугали, — прикрыв руками лицо, выдохнул учитель.

— Изволите обедать?

— Нет, спасибо, — нахмурился Бакчаров и, обойдя слугу, поспешил обратно.

Учитель вернулся в постель и долго смотрел в розоватое зимнее небо. Он думал о том, что жизнь его только еще начинается.

Похоже, профессор Заушайский твердо решил поставить Бакчарова на ноги и включить в учебный процесс: запретил ему покидать стены своего дома до полного выздоровления и водворения на службе. Жил профессор во флигеле Мариинской гимназии, куда и был направлен Дмитрий Борисович Министерством народного просвещения.

Сам Заушайский редко выходил из своего кабинета, занимался химией, анатомией, каббалистикой, хотел продлить жизнь человеческую, воображал, что можно вступать в общение с духами, вызывать умерших и путешествовать по космосу меж звездами. Попы и коллеги, даже его собственные сыновья, учившиеся в те годы в Петербурге, считали его колдуном и некромантом.

Профессор был очень добр с учителем и, казалось, соревновался в странноприимстве с самим губернатором: собственноручно ставил больному кровососные банки, натирал скипидаром, заставлял парить ноги в горчичном растворе и даже пытался гипнотизировать. Кроме того, супруга Заушайского Альберта Николаевна, веселая пожилая немка, хлопотала вокруг учителя совсем как родная бабка.

Бакчаров, рассматривавший фотографии гимназисток, узнал, или ему показалось, что он узнал, в одной из гимназисток младшую сестру Елисаветы Яковлевны.

— Извините, Артемий Федорович, а вам не знакома фамилия Шиндер?

— Это очень известная, печально известная фамилия в городе. Обгоревший дом на Кузнечном взвозе принадлежал Якову Шиндеру. Там произошло большое несчастье…

— Я знаю эту историю, — прервал его Бакчаров. — А что вам известно о детях Шиндера?

— Старшая Елисавета окончила нашу гимназию, а младшая Ева и по сей день учится. Она очень прилежная и общительная девочка. А вот старшая…

— Что старшая?

— Она весьма странная. Но вы, очевидно, знаете, с чем это связано?

— Нет, не знаю, — признался Бакчаров.

— Все дело в том пожаре, — вздохнул профессор припоминая. — Елисавета рано вышла замуж…

— Она была замужем?! — изумился Бакчаров.

— Да, очень недолго. Вдовушка она. В ее семье, где строго соблюдали иудейские традиции, были против свадьбы старшей дочери с русским офицером. Но девушка не послушалась и вопреки воле родителей вышла за молодого подпоручика. Венчались вон там, на горе, — указал Заушайский в окно на кресты Воскресенской церкви, — а родители даже их не поздравили. Свадьбу отмечали в гарнизоне с сослуживцами жениха и гимназическими подружками невесты. Год они проскитались по казарменным квартирам. Потом было примирение с родителями и пожар. Подпоручик вытащил из огня собственную супругу и ее братишку с сестрой, то есть нашу Еву, вернулся за родителями, да так там вместе с ними и остался. Навсегда.