Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
Отец взялся сопровождать их. Карета тронулась, через заднее окошко Фике проследила, как за нею опустился полосатый шлагбаум Цербста (она уже никогда сюда не вернется). На третий день семейство прибыло в Берлин.
– - В браке вашей дочери с русским наследником, -- сказал Фридрих II герцогине, -- я вижу залог безопасности Пруссии, а мой посол в России, барон Мардефельд, ждет вашу светлость с таким же нетерпением, с каким, полагаю, жених ожидает прибытия невесты... А кстати, -- огляделся он, -- почему я не вижу ее здесь?
Иоганна Елизавета объяснила отсутствие дочери тем, что глупая Фике может лишь помешать серьезной беседе.
– - Глупая или мудрая, но к обеду ей быть здесь!
Недавно
– - Приезд вашей дочери -- это удар по Бестужеву, а мой посол Мардефельд поможет вам устранить его вредное влияние на Елизавету, на весь ее двор... Что ж, пора за стол. Где Фике?
Но король не дождался девочку к обеду.
– - Где ж она?– - спросил он, уже гневаясь.
Пришлось сознаться, что Фике плохо одета.
– - Сударыня, -- вежливо и едко произнес король, -- не забывайте, что вы только дуэнья при своей дочери. Не вам, а именно дочери предназначена роль царской невесты... Одеть Фике!
Три часа ожидали, пока Фике не явилась перед королем в уродливом платье, сшитом на живую нитку, едва причесанная, чуточку припудренная, без драгоценностей. Герцогиня, почуяв неладное, вырвала из своей прически длинное перо черного какаду и с размаху вонзила его в волосы дочери, словно кинжал в свою жертву.
Фридрих тут же выдернул перо, подавая девочке руку:
– - Ваша светлость, вы обедаете сегодня со мной...
Это была первая победа Фикс над матерью, которая издали нервно наблюдала за дочерью, сидящей рядом с королем. А она с мужем вынуждена была жаться в сторонке.
Накормив одну лишь Фике, король отпустил их.
16 января ангальтское семейство покинуло Берлин.
Европа давно не помнила такой зимы -- суровой и бесснежной; за каретами по замерзшим колдобинам тащились пустые сани на привязи, что придавало процессии нелепый вид. В Шведте-на-Одере семья разделилась: отцу ехать на Штеттин, а мать с дочерью поворачивали на восток. Сильный знобящий ветер развевал флаги над форштадтами. Отец снял треуголку и вдруг разрыдался. Он плакал, а его напутствия дочери звучали на ветру, как боевые приказы:
– - Милостивыми взорами наделяйте слуг и фаворитов государыни, с русскими наедине не говорите, чтобы не вызвать дурных подозрений. Избегайте расточительной игры в карты, деньги карманные держите в кошельке, выдавая прислуге самую малость. Кошелек ночью кладите в чулок, а чулок с деньгами прячьте между стеной и постелью, чтобы русские не стащили. В тяжбах и ссорах ни за кого не вступайтесь, дабы не нажить себе лишних врагов...
Это была его "политическая" программа! Фике сердцем вдруг поняла, что больше никогда не увидит этого человека. С криком она бросилась на шею отцу. Христиан стащил с головы парик и вытирал им слезы -- свои и дочерние.
Кареты разъехались. Мать даже всплакнула:
– - Всегда вы умудряетесь доводить страсти до критических крайностей. Ах, Фике, как хорошо знать золотую середину...
18 января, спасаясь от мороза, "графини Рейнбек" натянули на лица шерстяные маски с прорезями для глаз. Дороги были ужасны, а постоялые дворы Пруссии -- в состоянии плачевном. Герцогиня депешировала мужу: "Мы спали в свинятнике; вся семья, дворовая собака, петух, дети в колыбелях, другие за печкой -- все вперемежку... мы с Фике устроились на скамье, которую я велела поставить посреди комнаты, спасаясь от клопов". Миновав Данциг, 24 января форсировали Вислу и на третий день -- прибыли в Кенигсберг, откуда и повернули на Мсмель. Здесь на целый аршин лежали глубокие
Отночевали в Митаве еще под именем "графинь Рейнбек", а утром проснулись от зычного голоса полковника Тимофея Вожакова, который, приветствуя их по-немецки, назвал уже настоящими именами, потом показал на часы:
– - К полудню нас ждут в Риге -- поспешите!
Закутанная до глаз, Фике спустилась во двор и удивилась, что -- вчера еще пустынный -- он заполнен множеством всадников: их встречали почетным эскортом. Морды лошадей были в пушистом серебре, иней покрывал и латы всадников. Драгуны были первыми русскими, которых увидела Фике. Румяные от мороза и водки, рослые и усатые, все с крепкими зубами, они сразу понравились девочке почти карнавальною красотой. Фике поразилась -всадники были без перчаток, будто холода не замечали. Юный офицер склонился из высокого седла, что-то долго говорил ей, и речь его рокотала как водопад. Фике застенчиво улыбнулась:
– - Простите, я не знаю русского языка...
Хлопнула дверца кареты. Вожаков гаркнул:
– - Драгунство, палаши... вон! На шенкелях па-а шли!
По бокам возка тронулся эскорт всадников, звенящих промерзлою амуницией, сверкающих клинками наголо, а за ними вихрилась снежная пыль. "Россия, Россия... вот какая она, Россия!" Драгуны сидели на массивных лошадях столь плотно, что казались девочке сказочными кентаврами из античных мифов. А тот юный офицер скакал вровень с каретой и, заметив в окошке лицо принцессы, подмигнул ей -- совсем по-приятельски, и от этого Фике стало вдруг легко-легко, как не бывало еще никогда в жизни...
Девочка весело рассмеялась. Ей было 15 лет.
Вскоре за широкой рекой показался угрюмый замок, шпицы соборных храмов, над острыми крышами домов плыли синие уютные дымы обывательских кухонь. Это была Рига -- западный фасад России!
4. БЕСПРИДАННИЦА
А вот и первый зловещий факт: за два часа до въезда будущей Екатерины в Россию из крепости Дюнамюндешанц, что расположена в рижских предместьях, был секретно вывезен малолетний император Иоанн Антонович, сверженный Елизаветой Петровной.
Едва кони скатили карету на двинский лед, сразу же салютовали крепостные пушки, раздались звуки рогов и бой барабанов -- их встречали. Но... как? В рижском замке, жарко протопленном, царило столь пышное оживление, что в глазах герцогини сразу и навсегда померкли краски берлинских и брауншвейгских празднеств.
– - А ведь это еще только Рига, -- шепнула она дочери.– - Я сгораю от любопытства: что-то будет с нами в Петербурге?
Фике растерялась среди важных персон, отпускавших низкие поклоны, среди осыпанных бриллиантами дам, делающих перед нею величавые реверансы. Слышалась речь -- русская, немецкая, польская, французская, английская, сербская, молдавская, даже татарская. У герцогини закружилась голова от обилия золота и бархата, серебра и шелка, алмазов и ароматных курений. Палочкой-выручалочкой в этом заколдованном замке стал для приезжих камергер царицы Семен Нарышкин, который с ленцою русского барина проводил их в отдельные комнаты, небрежно дернул сонетку звонка, наглядно демонстрируя, как вызвать его или прислугу.