Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– Прахоподобный дерзает взирать на Знамя Пророка!
Янычары первым делом вырвали серьги из ушей супруги посла. После чего семью Броньяра потащили на улицу, где фанатизированная толпа увечила их палками, а беременную женщину, схватив за волосы, стали топить в помойной канаве… Султан, желая загладить этот случай, допустил Броньяра до света очей своих, а посол не стал скулить по поводу того, что ему сломали четыре ребра. Мустафа III спросил его любезно:
– Какой у нас мир с вашею Веной?
– Непрерывный , –
– Я укажу Эмину переделать его из непрерывного в вечный. А сейчас прими шубу из соболей Тобольска, и вот тебе тысяча пиастров: купи в лавке новые серьги для жены. Смирение, с каким ты перенес наш гнев, вполне достойно величия твоей мудрой императрицы. Напиши ей, что с русским послом мы обращаемся еще хуже!
Эмин-паша стронул армию в поход. За Обресковым и членами его посольства был прислан янычарский наряд и лошади с живодерни. Обрескова взгромоздили на костистый хребет изможденной клячи, связав ноги под животом кобылы. В таком оскорбительном виде посла провезли через возбужденную толпу, которая плевала на него, издевалась, требуя его смерти:
– Зачем увозят москов? Отдайте неверных на растерзание!..
Во время проливного дождя прибыли в ставку. Всех русских собрали возле лёлёка (шатра, в котором совершаются пытки и казни). Здесь в землю были вбиты колья, острые концы которых палачи-цыгане заранее смазали бараньим салом.
– Мужайтесь, – сказал Обресков. – Это для нас…
Отовсюду сбежались турки, чтобы посмотреть на адские мучения неверных. Страшные ругательства и свирепые шуточки сыпались на головы русских дипломатов. Среди чиновников Обресков заметил незнакомого парня и спросил, откуда он взялся.
– Сержант лейб-гвардии Семеновской – Алексей Трегубов, был курьером к тебе послан, да возле Ясс сшибли меня с лошади…
Ливень разогнал любопытных, а русские всё мокли под дождем. Наконец издалека показалась пышная кавалькада – это ехали на поклон барские конфедераты во главе с графом Марианом Потоцким. Распахнулись полы шатра, к ним вышел сам Эмин-паша в богатой лисьей шубе. Потоцкий спрыгнул из седла и, опустившись в грязь на колено, облобызал края визирских одежд:
– Вся польская нация повергает себя под защиту лучезарного, непобедимого и святейшего Магометова знамени, которому всемогущий Аллах да ниспошлет совершенную победу над русскими. За мной идет восемьдесят тысяч войска! Мы согласны подарить султану все православное быдло со скотиною и всем имуществом. Но взамен просим вас отдать нам два города – Смоленск и Киев.
Эмин-паша с нехорошей улыбкой показал на Обрескова:
– Вон стоят русские! Скажи им об этом сам…
Алексей Михайлович плюнул под ноги магната:
– Честолюбие мерзкое, граф, помутило остатки разума твоего. Даже из темницы Эди-Куля знаю, какую вы, конфедераты, беду на своих же сородичей накликали. Или мало вам набега татар на Подолию? Так ступай на турецкий майдан, граф: там янычары сестрами твоими торгуют… Прочь от меня! Уйди…
Осрамленному графу визирь сказал, что Румели-паша уже назначен «сераскиром польской Подолии».
– Несчастная жертва раздоров! Тебе не кажется ли странным, что я не гоню тебя палками? Не стыдно тебе утверждать, будто за тобою движутся тысячи конфедератов? Где же они? Покажи их мне. Или вот эти полупьяные молодые люди, что прискакали сюда ради праздного любопытства? – Визирь отмахнулся от Потоцкого, сам подошел к русским. – Сейчас я распоряжусь, – сказал он Обрескову, – чтобы поставили сухую палатку и дали вам постели. Не сердись на меня, посол: ты и твои чиновники будут казнены позже! Я сам не хотел бы этого, но янычары не простят милосердия моего…
– Господи, помилуй, – взмолился Алешка Трегубов.
– Не переживай, – ободрил его Обресков. – Я хорошо изучил турок и знаю их армию. Первый удар бывает потрясающей силы, такой силы, что все вокруг трещит. Но ежели этот изначальный удар выдержать, тогда османов трудно воодушевить к новым битвам.
Трегубов ежился под ободранным мундирчиком:
– Эвон, янычары-то уже и палатку нам ставят.
– Погоди – еще и вина поставят. Чем больше их ярость вначале, тем больше их слабость конечная. Мы победим – верь!
– А в Питерсбурхе-то масленица, гуляют люди.
– Блины со сметаной от тебя не убегут… сыт будешь!
Бурный ливень смыл с кольев баранье сало. Не сумев устрашить русского посла, турки вернули его в темницу Эди-Куля.
Крым-Гирей задержался в Каушянах, не распуская армию, и на вопрос де Тотта, почему бы не навестить Бахчисарай, ответил:
– Я жду, когда дуралей Эмин-паша двинется со своей голытьбой к Днестру, чтобы повесить его на воротах Хотина.
– Вы не боитесь, что здесь есть шпионы визиря?
– Если и так, пускай слушают…
Очень далекий от мусульманской ортодоксии, хан пригласил барона в свой походный гарем. Перед этим врач его, грек Сирополи, дал его светлости крепкую возбуждающую микстуру.
– Доверие Александра Македонского, – шепнул де Тотт, – к своему врачу Филиппу закончилось…
– Я знаю, чем оно закончилось, – улыбнулся хан. – Но мой лекарь не от визиря, мне его уступил Гика, господарь валашский.
Он провел француза на дачу; пять женщин с открытыми лицами и голыми животами сидели на тахте, тихие и сосредоточенные. Хан разделся перед ними на коврах и с интересом наблюдал за ужимками клоунов. Вдруг лицо его стало серым.
– Кажется, я помру не в скучнейший момент своей жизни!
Де Тотт крикнул, чтобы сразу арестовали Сирополи:
– Этот подлый грек отравил великого хана!
– Нет, – с трудом поднялся Крым-Гирей на ноги. – Не он отравил меня, это сделали другие… Сирополи только дал яд.