Фавориты ночи (сборник)
Шрифт:
Что-то сработало, и мои легкие приняли спасительную порцию воздуха. Я услыхала собственный стон, поняла, что зачем-то цепко держусь за перила. Отпустив их, я скатилась по лестнице вниз. Очутившись на площадке, не встала и, руководствуясь не разумом, а инстинктом, продвинулась вперед и, нащупав первую ступеньку, покатилась ниже.
Вот теперь-то боль до меня дошла. Я застонала и, услышав сверху громкий топот, закричала изо всех сил.
Кричала я до тех пор, пока не включился мутный свет. Подняв голову, я на уровне лица различила большущий черный мужской ботинок и закрылась
– Что-то не то, – сказал надо мной мужской голос.
Я сидела, откинувшись, в мягком кресле с высокой спинкой и пыталась курить. Над ссадинами на лице работал молоденький симпатичный мальчик с золотой серьгой в ухе. Он был одет в блестящую шелковую рубашку черного цвета. От его быстрых прикосновений лицо сильно щипало.
Этот фельдшер-любитель был из команды Шмайссера, я узнала его с первого взгляда. Он и та девочка в белой майке составляли свиту моего доброго знакомого наркодилера.
Меня подобрал на лестнице сам Шмайссер, спустившийся, чтобы посмотреть на причину шума, как он объяснил. Меня провели в маленький кабинетик, служащий скорее всего элитным траходромом клуба – здесь было два кресла и четыре кушетки. Из другой мебели – только небольшой письменный стол и вешалка. Даже телефона не было. Зато имелась классная эмалированная раковина на стене… Если это не траходром, то смысл кабинетика для меня непонятен.
Мои потери после нападения в темноте неизвестного бандита оказались не слишком большими: ни переломов, ни страшных кровоподтеков на лице. Только несколько больших ссадин на лбу и левой щеке. Однако все тело ломило, лишний раз пошевелиться было больно. Хотелось раскричаться и разрыдаться от обиды и пережитого страха, но я сдерживалась. Имидж, чтоб его…
Шмайссер сидел справа от меня во втором кресле и рассказывал, как все произошло.
– На этой лестнице занимаются всем подряд. Я бы даже сказал – кто во что горазд, – он захихикал и, покашливая, прикурил длинную черную сигарету, – я и не обратил сначала внимания на вашу возню. Но, сама понимаешь: дело у меня серьезное, товар специфический, а людишки иной раз попадаются такие затейники, – он опять захихикал и помахал рукой, – купит какой-нибудь гнилой дури, дерьма чеченского. Или коки не фильтрованной пополам с кондишном. А потом у него чердак слетает напрочь, он и начинает изображать из себя Шварца. А шум здесь не нужен никому, он может нам боком выйти… Поэтому и приходится старому Шмайссеру еще и дружинником ишачить, порядок и тишину поддерживать… Тебе что там понадобилось, детка? – без перехода, резко спросил Шмайссер и даже подался вперед, чтобы получше рассмотреть выражение моего лица.
Я посмотрела искоса на его морду под банданой и, делая вид, что принимаю игру, ответила:
– Шла с тобой поговорить, Шмайссер.
Мой голос мне очень не понравился. Было впечатление, что язык отказывается служить и шевелится с большущей неохотой. Я замолчала и пошевелила им во рту уже нарочно. Вроде с ним все как всегда, откуда же у меня такие интонации?
– Смеяться после слова «лопата»? – неожиданно сказал Шмайссер и скривился.
Помолчав и пожевав губами, он уже спокойней продолжил:
– Я
Я посмотрела на него в упор.
– Зачем это кино? – спросила я, постаравшись произнести пожестче, но вышло еще шепелявей. – Вы же знаете, кто я. Сами заманили в эту ловушку, а теперь затеяли какие-то детские игры… Мы же взрослые люди, – зачем-то добавила я под конец банальные слова.
– Какая ловушка! Что ты гонишь, подруга! – не выдержал Шмайссер и дернулся в кресле. Мальчик с серьгой тут же оставил меня и, наклонясь к Шмайссеру, погладил его по плечу. Тот отстранился. – Куда я тебя заманил, в сортир, что ли?! А бабки я тоже сам себе заплатил? – лицо у Шмайссера покраснело; и без того красные глазки стали совсем влажными, он постоянно вытирал их тыльной стороной ладони. Глядеть ему в глаза я не могла: мои тоже начинали слезиться.
Я затянулась сигаретой, выпустила дым вверх и монотонно произнесла:
– Вы же сами позвали на эту лестницу, а теперь изображаете из себя клоуна. Зачем вам все это?
– У нее мозги отслоились, – неожиданно спокойным голосом сказал Шмайссер и отвел взгляд. Он задумался и, казалось, перестал обращать на меня внимание.
Мне не понравился такой переход, и я продолжила гнуть свою линию.
– Я, конечно, не специалист по прикладной логике, – немного напыщенно сказала я, но это должно было выразить степень моего негодования. Негодовать же всерьез у меня не было уже сил. – Но если ко мне подходят и говорят, что меня ждут, я делаю выводы и иду туда, где меня ждут. Что же тут неясного? Так я и появилась на этой лестнице. И не надо больше спрашивать, зачем я туда пошла. Не смешно.
Шмайссер молча посмотрел на меня и обратился к моему медбрату:
– Ты ее понимаешь, Цыпа? Я – нет.
– Кто вам сказал, что надо идти на лестницу? – проявил вдруг сообразительность Цыпа, снова протягивая ко мне свою ватку. Пока я не услышала, что этот мальчик «Цыпа», он мне даже немножко нравился, а сейчас я вздохнула и посмотрела на Шмайссера.
– Ваша девочка и сказала мне, что вы ждете меня на лестнице. Внизу.
– Коляска? – удивился Шмайссер.
– Откуда я знаю?! Коляска, колбаска… – оказывается, я была еще в состоянии покрикивать! – Та девушка, которая стояла рядом с вами, когда я подошла…
Шмайссер с Цыпой переглянулись.
– Ну-ка давай, тащи ее сюда, – скомандовал Шмайссер, – ничего не говори, просто хватай и волоки.
Цыпа, не произнеся ни слова, вышел из кабинетика, плотно прикрыв за собою дверь.
Шмайссер хмыкнул:
– Что, просто так сама подошла и сказала?
Я покачала головой:
– Нет, я спросила ее, где вы, сказала, что хочу поговорить. Потом она и подошла…
Ждали мы недолго. Вскоре открылась дверь и залетела «Коляска», радостно блестя своими блудливыми глазенками. Увидев меня, она тут же захлопнула вечно приоткрытый рот и опустила голову. Сзади ее в спину легонько подтолкнул Цыпа, она прошла еще на шаг вперед.