Файф-о-клок
Шрифт:
Моя карьера в качестве папы Гамлета начиналась в далеком две тысячи первом году, когда известное Петербургское издательство выпустило «популярный роман видного чешского писателя, критика и кинематографиста». Для чего мы с Редактором насочиняли такую фигню – вопрос позиционирования. Ибо мой первый роман под кодовым названием «Фриштык на кладбище» не лез ни в какие литературные серии. Его попытались пристроить в «Зимнюю вишню», но безуспешно. Из-за своей сволочной концепции книга все время выпадала из группы «добрых романов о любви». Тем более что речь там велась о временах Нерона, а единственные отношения, похожие на любовь, были у римского императора с собственной матушкой. Для чего я насочинял такую фигню – тоже вопрос. Но
Дело об инцесте заключалось в работах Корнелия Тацита. Этот «выдающийся римский деятель, критик и беллетрист» написал исторический роман под названием «Анналы», который расценивается до сих пор как свидетельство очевидца – интимных подробностей императорских развлечений. И невзирая на то обстоятельство, что Корнелию едва исполнился годик, когда Нерон ушел из жизни, его исторические труды считаются на редкость достоверными, словно вездесущий Корнелий прятался за шторками по всем будуарам Римской империи. «Мама! Мама! Мы сегодня будем заниматься сексом?» – «Нет, сыночек! Сегодня у нас заседание Сената!» То есть на Нерона и без того навешали тысячу ярлыков, от «Антихриста» до «поджигателя Рима», и с инцестом «историки» явно перестарались. А кто бы покупал их романы без душераздирающих подробностей?! Народу подавай «дристлер»! Была такая книжная серия во втором веке нашей эры…
Вот эти сомнительные человеческие обстоятельства я и постарался высмеять в своем романе, что было немедленно расценено как порнография. К моему глубочайшему удивлению. Ну, разумеется, не всеми критиками, а только настоящими ценителями мировой литературы. Которые в течение года мурыжили мой роман и на разные лады проклинали писателей всех стран, и в частности – стран бывшего Варшавского договора. Потому что я имел неосторожность взять псевдоним с чешским окончанием, поддавшись внезапному патриотическому порыву. Мол, такую хреновину русские написать не могут. Вдобавок авторство Корнелия Тацита тоже весьма сомнительно. Поскольку его рукописи с «Анналами» открыл не кто иной, как Поджо Браччолини – действительно выдающийся стилист и знаток античности. И вполне мог эти рукописи подделать, хихикая от удовольствия. Мол, нате вам, дорогие читатели, римскую историю Корнелия Тацита! Давно искали!
Конечно, я не собирался тягаться с Поджо в мистификациях, но псевдоним себе взял. Хороший, чешский. Поскольку он замечательно вписывался в общую концепцию: «Люди! Не верьте писателю! Все равно он вас обманет!». О чем, собственно, и говорилось в первом романе – «Фриштык в потемках»… «Чех?! – переспросил директор издательства, разглядывая меня исподлобья. – А по какой причине такие упаднические настроения? Может быть – итальянец?!» Но мы с Редактором категорически отвергли это предложение. Тем более что корректор, дама почтенного возраста, когда прогулялась по моему опусу с красным карандашом, в сердцах приписала: «Пунктуация как у всех сбрендивших авторов стран бывшего Варшавского договора!!!» Ну вылитая «Corriera della Sera», а не дама-корректор!
Поэтому, имея на руках рукопись «видного чешского гуманиста», мы принялись сочинять ему родословную, нисколько не думая о последствиях, однако – от души развлекаясь… «В последующие годы N. N. сочетает учебу на высших сценарных курсах с успешным ведением рекламного бизнеса…» Я был готов присобачить этому N. N. любые выдающиеся заслуги, поскольку, на мой непросвещенный взгляд, как только читатель откроет роман – ему станет ясно, что автор исторической ахинеи все равно русский, что бы ни значилось на обложке… «N. N. участвует в ряде международных культурных проектов; в частности, его компания выступала спонсором европейского и российского турне мужского балета „Трокадеро де Монте-Карло“…» Потому что русский читатель – самый читающий читатель в мире. Он моментально распознает мистификацию и весело посмеется вместе с нами… «Как правильно пишется – ТРАкодеро или
«Широкую литературную известность N. N. приобрел в 1998 году, его книга стала бестселлером, переведена на двенадцать европейских языков…»
Английский, немецкий, французский, еврейский, новозеландский… «А сколько в Европе вообще языков?» – «Ну, давай напишем – переведена на восемь!» Иначе книга не становилась в серию, что для оптовых покупателей – неблагонадежно. «Вроде чего этот роман?» – «Вроде – хрен его знает!» Ибо отдельностоящий автор вызывает подозрения. «При чем здесь мужской балет?» – удивился директор, когда прочитал нашу «автобиографию». Мужской балет?.. А чем же мы еще занимались?!!
«Там! Тра-та, та-та! Там-там! Тра-та, та-та! Там-там! Тра-та-та-та-та!» Мы с Редактором составляли литературный кроссворд. Взяли и присобачили замечание дамы-корректора на обложку… «Пунктуация как у всех сбрендивших авторов…» – сказал «Der Spiegel». Никто ведь не рассчитывал на переиздание, а семь тысяч экземпляров для нашей огромной страны – сущая ерунда. «Россия! Слышишь этот звук?! Пук…» То есть никто не думал о более громких перспективах, чем подпустить шипунка в литературное сообщество. «Перевод с чешского – А. Владимировой».
Но возникает вопрос: почему директор известного и уважаемого издательства смотрел сквозь пальцы на наши телодвижения?! Не знаю, не знаю… От постоянного общения с художественной литературой кто хочешь сбрендит. «Вам хочется серий?! Их есть у меня!» Зато мы с Редактором резвились аки дети. «Автором разыграна историческая шизофрения!» – сообщала «Corriera della Sera».
А месяца через три после выхода романа русский сектор Интернета наводнили всевозможные статьи, посвященные этому «явлению мировой литературы». Кое-кто обиделся на «Der Spiegel», который нелестно отозвался о бывшем социалистическом содружестве. «Сбрендивший, да не типично!» – возражали они… Поборники нравственности находили мой роман слишком откровенным – «Историография с порнографией!» Однако никто не сомневался, что автор – «чешский», а перевод – «хороший»… А. Владимировой… Я в недоумении чесал репу и наблюдал за развитием событий. С утра пораньше заходил в Интернет – «Ну, чё тут можно про нашего дурачка почитать?» – и обнаруживал каждый раз «чё»-нибудь новенькое и неожиданное…
«Чешский мальчик, оказывается, тоже спал с собственной матерью, а современная Валерия похотлива даже больше, чем римская Валерия Мессалина!» Я снова чесал репу, тщательно перепроверяя – о каком романе ведется речь?! Откуда берутся такие выводы и междометия?! «Ах! Ба! Фи! Ого! Эх! Нах!» И название книги, и пунктуация, и псевдоним – были на месте, но смысл романа искажался в рецензиях до неузнаваемости. Ибо, по моему глубокому убеждению, никакой порнографии в тексте не было, не говоря уже об эротике.
Нечто подобное случилось со мною при поступлении в Литературный институт имени Алексея Максимовитча Горького. Собственно говоря – или Максима Горького, или Алексея Максимовича Пешкова, но дело сейчас не в этом… На собеседовании мне задали вопрос:
– Как вы относитесь к великому русскому сатирику Салтыкову-Щедрину?
– Никак! – отвечал я.
– Да как же так?! – не унимался источник вопроса – дама, а по замашкам бывший секретарь партийной организации. – Вы же пишете сатиру?!
Я с искренним удивлением уставился на даму и заявил, что сатирическими опытами не занимаюсь.