Файл №214. Длань наказующая
Шрифт:
Молдер не знал. Но ответ не заставил себя ждать.
Дверь распахнулась с готовностью — как и подобало обычной, всего-то лишь очень тяжелой и массивной двери. Немного странно, конечно, что вход в домашний подвал прикрыт едва ли не люком бронированного сейфа, — но закон это не запрещает. Молдер посветил вниз. Подвал отнюдь не был бездной, как ему показалось не-сколько часов назад. Лестница насчитывала двенадцать ступеней.
Но стены действительно были красными. А пол действительно был земляным.
Молдер глубоко вздохнул и стал спускаться.
Возможно, именно с этого момента он начал допускать
— Я мог бы сейчас вас убить. Теряя дыхание, Молдер обернулся.
Джим Осбери стоял, не шевелясь, у него за спиной. Б метнувшемся к его лицу луче фонаря его глаза засверкали, как стеклянные.
— Но я хочу всего лишь поговорить, — сказал Джим.
— Я этого хотел еще днем, — ответил Молдер, овладев собой.
— Днем я еще не был готов. Днем я еще был прав.
— Днем ваша дочь еще была жива.
— И это тоже. Но не только и не столько. В конце концов, что такое дочь по сравнению со смыслом жизни?
— Чьей жизни?
— Моей.
— У нее тоже мог бы быть смысл жизни. Если бы ее не лишили жизни.
— Смысл либо один у всех, либо его вообще нет. А жизни она лишила себя сама. Она оказалась не способной нести крест. Многие люди не способны нести крест. И, похоже, я теперь — тоже. Тоже оказался не способен… Недостоин. И да будет так.
— Я не думаю, что она сама лишила себя жизни.
— Я уверен в этом. Она не выдержала. Мне жаль, потому что она была милой девчушкой. Я играл с ней, когда она была маленькой. Я спал с ней, когда она подросла. И то, и другое было очень приятным, очень. Мне жаль, что этого больше не будет. Я ее любил.
Сколько таких, подумал Молдер, абсолютно нормальных с виду, суховато деловитых и педантично честных в своем бизнесе людей ходит по белу свету? От накатившей тоски стало трудно дышать.
— Если бы не любил, то не захотел бы рассказать вам все.
— Я вас слушаю, мистер Осбери.
— Мои предки поселились в этом городишке почти полтора века назад, и уже тогда они были верны своей вере. Из поколения в поколение она передавалась у нас в роду, и мы не ставили своей задачей ее широкое распространение. Скорее напротив. Редко-редко в наш храм входил новый человек, редко-редко. Гонения не должны прекращаться совсем, иначе альтернативность веры потеряет смысл. Но они не должны становиться настолько сильными, чтобы всерьез мешать жить. Именно необходимостью поддерживать такой баланс и обусловливалось число прозелитов. О нас не должны были забывать в миру, — но о нас не должны были узнать ничего конкретного. Он перевел дух. Молдер молчал.
— Мы верим в то, что христианство не более чем лицемерие. Оно позволяет вытворять, что угодно. Не делай другим, чего не хочешь себе! Надо же придумать такое! Этот завет связывает по рукам и ногам любого порядочного человека, но дает полную свободу негодяям и извращенцам. Всякий может сказать: я люблю, когда меня мучают, поэтому Христос велит мне мучить других! Мы верим в то, что человек — это просто животное и ничего больше. Ничем не лучше и ничем не хуже остальных теплокровных. И чем скорее он окончательно перестанет обманывать себя иллюзиями, тем лучше для него самого. Мы верим, что наш храм — это могучий и полезный элемент общества. Здравый ум, хорошее здоровье — что еще нужно, в конце концов?
Он помолчал, громко дыша в тишине подвала. Гул дождя и раскаты грома едва доносились сюда.
Джим провел ладонью по щеке. И когда он снова продолжил, — голос его дрожал.
— Но сегодня я увидел лицемерие и среди своих. И даже в себе самом. Я едва не поддался… Обвинить Шэрон! Они так хотели, чтобы я это сделал! Свалить убийство на ни в чем не повинного, беззащитного человека. Мертвого человека. Любимого человека! Только чтобы спастись самим… Она, девочка моя, убила из ревности! Из ревности вырвала сердце, глаза… Что за бред! Меня едва не стошнило от них! Мы твердим: жертвы, жертвы! Ради веры нужны жертвы! Мы и приносим жертвы! Но вдруг выясняется, что мы с готовностью приносим в жертву своей вере кого угодно — только не себя!
— Я понял, — сказал Молдер. — Но прошу вас, мистер Осбери, расскажите мне поподробнее о жертвах.
Джим кивнул.
— Разумеется, — процедил он с ощутимым презрением. — Вы же полицейский, а не исповедник… Хорошо. Дело в том, что, чем моложе кровь, тем лучше она для ритуала. Поэтому приходится использовать либо младенцев, — но крови у них кот наплакал, да и самих младенцев не напастись… либо подростков, которые по своим физическим данным уже пригодны к многократному использованию, но по уровню духовного развития еще совершенно не способны к сознательным действиям такого масштаба. И потому им невозможно довериться. Мы использовали их под гипнозом и блокировали воспоминания. Но что-то им вспоминалось порой, в этом все дело…
— А кто убил Джерри Стивенса? Джим помолчал. Потом сказал:
— Это я и сам хотел бы знать.
— Кто-то из ваших единоверцев?
— Нет. В этом я уверен. Они перепуганы больше моего, перепуганы насмерть. Кто-то пришел.
И тут в кармане Моллера запищал телефон.
— Простите, мистер Осбери, — сказал Молдер, торопливо выдергивая коротенький штырек антенны. — Да? Это я. Дэйна? Что случилось?
— Не могу говорить, — произнес задыхающийся голос Скалли. — Скорее сюда, Фокс! У меня неприятное…
И пошли гудки.
И с этого момента расследование превратилось в фарс. В комедию абсурда.
Почему-то Молдер даже не спросил Джима Осбери, как так получилось, что весь его дом будто вымер, и куда подевалась его жена.
Почему-то Молдер приковал Джима Осбери наручниками к перилам лестницы. Тогда это показалось ему хорошей идеей , — чтобы потом вернуться и договорить именно здесь, и вместе осмотреть подвал, и чтобы Джим не передумал и не сбежал. Как будто он не сам пришел к Молде-ру для разговора! Как будто ему было куда бежать!