Файлы Сергея Островски
Шрифт:
— Лялечка, что с тобой? — сказал дядя Паша. — Ты меня пугаешь! Пойдем домой, а то простудишься… Господи, который час?..
Тетя Ляля молча прижалась к мужу, плечи ее вздрагивали. Серебристый камешек на браслете из жатой черной кожи светился голубоватым светом. Алькины губы поползли в стороны, на планшет упала капля.
— Паааа-па! — взвыла большая девочка и тоже кинулась вперед, Сергей перехватил у нее планшет, чтобы не упал под ноги. Павел Георгиевич испуганно озирался поверх голов своих женщин, но теперь это был другой испуг — разумный и виноватый.
— Алик, я и не видел, как
— Угу, — мама успела вытереть глаза и даже улыбнулась.
— Вот чертовы железки, так и знал, что когда-нибудь… Я что-то натворил?
— Да нет, в общем, нет, напугал только. Пошли домой, там все расскажем. И чаю, чаю!
Мама и тетя Ляля взяли Павла Георгиевича под локти, он мягко освободился, перехватил их руки снизу, проворчав что-то насчет того, что у него слабая голова, а не ноги, и галантно повел сестричек к крыльцу; Ариадна бежала впереди. Сергей двинулся за ними. Пока шел, поглядывал в окно неизвестной программы. Не то чтобы он что-то понимал, но зеленые цвета и спокойный тон сообщений подсказывали, что все штатно. Он ткнул кончиком мизинца в меню, чтобы посмотреть время записи программы в память планшета.
Чего и следовало ожидать. У Эда, как он ни старался оградить от лишней информации девичью психику, не было шансов. В конце концов, Алька — родная племянница моей мамочки.
— Ложись и спи, — сказала мама. — Ты всю ночь не спал.
Сергей вздохнул:
— Мама, я не хочу спать.
— Ерунда, сейчас захочешь. Белье свежее, я тебе принесла подушечку с хмелем…
— С чем?
— С шишечками хмеля, — мама показала ему пестрое лоскутное сердце, — и другими сонными травами. Что так смотришь?! Хмель, знаешь, с ним пиво делают.
— Понял. А готовый продукт можно?
— Не валяй дурака, куда тебе сейчас готовый продукт. Ложись, только сначала разденься.
Мама сумела отыскать кнопку, которая опускает штору, и в мансарде теперь было сумеречно, как дома в детстве, когда болеешь на рождественских каникулах.
— Я не усну сейчас, правда. А если усну, будут мучить кошмары.
Мама бросила подушку на кровать, придвинула себе толстоногую табуретку и села.
— Что это вдруг?
— Мам, как там дядя Паша?
— Тьфу-тьфу, никаких видимых отклонений. Эд запустил подробное тестирование, но крупных повреждений точно нет.
— Ты ему рассказала, что случилось?
— Рассказала. Он схватился за голову, потом выпил пятьдесят граммов, буквально через Лялькино «не пущу», потом снова схватился за голову и сказал, что страшно виноват перед Вадимом! Он, Пашка то есть, — перед ним виноват! Как это там — и сердце, упав на порог, спросило его: не ушибся, сынок?.. Ляля в ярости, конечно. Марина поздравила мать кислым голосом, и они с Витькой тут же уехали. Все-таки она сука, простите мой японский. Нина зато сияет, так ничего и не поняла.
— А что Алька? С ней все хорошо?
Мама развела руками.
— Более или менее. Все живы, все вместе. Нет, знаешь, я думаю, Алька права, а моя сестра, ее мамаша — неправа. Девочка уже достаточно взрослая, чтобы
— А Вадим? Он не звонил тебе?
— Не звонил. И если позвонит, скажу, чтобы не попадался на глаза Ляльке как можно дольше, а то получим еще одно семейное уголовное дело. Надо подумать, как ему забрать машину и вещи… Да, с Хохловым я поговорила, — он приедет завтра, просил тебя задержаться. Пашкиным кураторам позвонила, и в Питер, и в Москву. Они тоже обещали приехать завтра — его обследуют, поговорят с Лялькой насчет безопасности… — Мама наклонилась вперед и двумя точными движениями сбросила тапочки с его ног, вытянутых поверх одеяла. — Еще вопросы есть?
Говорят ли крутые американские детективы: «Мама, посиди со мной еще немного»? Спать ему действительно пока не хотелось — подумаешь, ночь без сна, бывало и по две. Но настроение было странным, наверное, из-за вчерашней водки и алкодетокса. Такого у него не бывало с первых дел об убийствах. Открываешь глаза и видишь, что смерть, разрушение, небытие — не иной далекий мир, куда отправляются другие люди, преимущественно незнакомые, не статистика полицейского управления, не малоприятная часть важной работы. Это подкладка бытия, скрытая от глаз тонкой тканью, которая рвется каждый миг.
— Мам. А если дядя Паша, не дай Бог, умрет, его сознание останется жить в этих компьютерах? Алька, тетя Ляля смогут с ним разговаривать?
— Ох, какие ж вы дремучие, детектив Островски! — мама поцеловала его. — Конечно, нет. Это просто, ну… как слуховой аппарат, только для мозга. Без человека все это железо ничто.
…Но и человек ничто без этого железа. Пустая оболочка, выключенная лампа. Ни любви, ни дружбы, ни стихов и науки. Если отнять у нас память, систему связей между тем и этим, что останется?..
— А ты уверена насчет Вадима, что у него нет этой болезни?
— Уверена? Как это возможно? Я уверена, что предрасположенность к болезни Чена сейчас не ставится, до появления симптомов знать ничего нельзя. Я уверена, что нет ни одного случая манифестации болезни до сорока с лишним лет. Зато я знаю случаи, когда медики запугивали пациента с целью получить побольше денег. Выражаясь в манере Вадика, если что-то есть в нашей Америке, оно может быть и здесь… Ты заметил, какое у него было лицо там, у Натальи? А кто-то узнал, как он боится папиной болезни, и предложил ему спасение за смешную сумму, всего-то миллион… Паразиты.
— Так надо позвонить адвокату и получить с них миллион, вместо того чтобы платить им.
— Вот! Я спросила об этом Степанова сегодня утром, когда мы говорили насчет Паши, не называя имен, конечно. Степанов сделал так. (Мама скривила рот, выпятив нижнюю губу.) Не знаю почему, по-моему, дело выигрышное. Но у российских граждан есть предубеждение против судов. Ладно, я еще поговорю с Вадиком, пока я здесь, уточню, что за компания — называется Что-то-там-хелп, я не расслышала. Вадим Палыч, конечно, засранец и придумал гадость, но он был не в себе. И у Паши, получается, есть внук! Зачем же Вадька это скрывал? Если мать ребенка против, чтобы наша семья с ним общалась, мог бы хоть фотографии показать!