Федотов. Повесть о художнике
Шрифт:
А. Пушкин написал о скульптуре Логановского:
Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый, Строен, легок и могуч, — тешится быстрой игрой! Вот и товарищ тебе, Дискобол! Он достоин, клянуся, Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.Наконец совершилось событие. Картина Брюллова была выставлена в Античном зале Академии художеств. Она заняла почти всю стену зала, перед картиной устроена была небольшая решетка на расстоянии одной сажени. Лестница академии была переполнена.
Федотов медленно поднялся по ней и остановился
Прежний страх подавляется новым, и этот мгновенный промежуток, освещенный молнией электрического удара, позволяет в остановленном движении показать стремительность катастрофы; веришь, видя остановленные в падении статуи и падающий с головы женщины глиняный сосуд.
Богатое семейство бежало из города, но испуганные громом кони понесли, сломалась ось. Красавица лежит на земле, рядом с колесом; возле нее ребенок; стараясь поднять мать с земли, он расстегнул застежку, придерживающую платье.
А там кони несутся вдаль.
На первом плане плечистый воин — какой-нибудь правофланговый в легионе — с юным своим братом несет на плечах старика отца, а тот, смотря в небо, закрывается от каменного дождя рукой.
Юноша что-то говорит старухе, поднимая ее; это, вероятно, изображен Плиний Младший. Молодые супруги бегут, прикрываясь развевающимся плащом. Целое семейство бежит. Мужчина прижимает к себе жену, а мальчик тянется к птичке.
Мать стоит на коленях между двумя дочерьми — они молятся богам своим. А тут бежит христианский священник: ведь катастрофа произошла на рубеже эпох, это как бы сам мир Рима падает при свете молнии, в вулканическом извержении…
Женщина бежит с незажженным светильником в руках. Скупец собирает сокровища, рассеянные по земле, — золото, уже ненужное.
Картина, живая и разнообразная, вся связана и не распадается на мелкие изображения, но главное — свет. Два света: электрический, голубой, который освещает фигуры кругло, скульптурно, выпукло, и красный свет извержения вулкана.
Краски художника кажутся сверкающими: свет не только обливает прекрасные формы, но как бы и проникает в них.
Вся картина написана страстно, мгновенно и много раз возвращает к себе взор зрителя.
Молодой офицер смотрел долго, потом обернулся; рядом с ним стоял низкорослый мускулистый штатский человек. Подле него красивая женщина с глазами, слишком близко поставленными, с плечами брюлловской красоты.
«Пушкин», — подумал Федотов.
Пушкин повернулся и пошел спокойной и легкой походкой; за ним, привычно роняя соболью накидку с прекрасных плеч, проходила Натали. Пушкин прошел по мраморной лестнице, улыбнулся бронзовому негритенку, держащему бронзовый шлейф статуи царицы Анны Иоанновны, и сдержал шаги, пропуская впереди себя легко шумящий по мрамору недлинный шлейф Натали.
ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ ОКОЛО ТРИУМФАЛЬНЫХ ВОРОТ
В 1815 году из Европы возвращалась в Петербург гвардия. Оркестры играли французские и немецкие завоеванные мелодии. Русская слава стояла над миром. По этому случаю были построены Триумфальные Нарвские ворота.
В 1833 году Николай Павлович велел эти ворота построить монументально. Ворота были сделаны из камня; колонны, капители, карнизы, медальоны, статуи, фигура Славы, колесница Славы и лошади, везущие эту Славу, были выбиты из медных листов по точным моделям, собраны и спаяны.
На самом видном месте помещена на воротах надпись: «Победоносной российской императорской гвардии признательное отечество, 18 день августа 1834 года». Внизу помещены названия сражений, в которых более всего отличалась гвардия в 1812–1814 годах; над статуями четырех воинов, поставленных на боковых частях ворот, на стороне, обращенной к городу, перечислены названия полков гвардейской пехоты, и между ними Финляндский полк.
Ворота были построены на частные средства. Они обошлись, кроме гранитного цоколя и фундамента, за одну металлическую работу и материал в семьсот восемьдесят четыре тысячи четыреста тринадцать рублей.
По случаю сооружения этих ворот выбита была большая медаль, с искусством сочиненная и отлично вычеканенная.
Кончалась зима. Федотов скучал в караульном помещении у новых Триумфальных ворот, медь которых время еще не тронуло зеленью. Павел Андреевич сидел в тесном, подпоясанном мундире и писал:
«Счастлив тот, кто может довольствоваться своим положением, кто может всюду находить поэзию, ожемчуживать равно и слезу горести и слезу радости. Горькая мысль из уст его сладка кажется, сладкая ж — восхитительна. Я завидую этой способности. Я завидую всегда, но теперь эта зависть имеет место еще более. Я стою на карауле, что может быть неприятнее, и стараюсь развлечься тем, что происходит вокруг меня интересного. Вы помните Триумфальные ворота в Петербурге, сооруженные в честь гвардии Александра? Это мой пост. Колоссальное здание бронзовое, со славами, богатырями, ворота, каких не бывало и в царстве титанов. Вокруг милая, унылая, северная природа, живописно убранная рукой человека и приодетая природою в зимние узоры. Пролегает путь людей чужих и идей моих, уплывает вдаль и сливается с туманным, желто-розовым восходом.
Тянутся обозы, чухны в глупых ушастых шапках, с вечно усталыми, полусонными и, кроме глупости, ничего более не выражающими рожами, мелькают запряженные в маленькие санки румяные молочницы, изредка, вздымая пыль столбом, пролетит пышная и атласная коляска богача.
Далеко от города тихо, молчаливо, лишь изредка валдайские пташечки [колокольчики], которым все равно, что и весна, что и зима, потягивают свою ребяческую песенку. Дорожные, которые укутанные, мало отличаются от кулей в обозах; вот пища для живописи. Бессмертный Гогарт, воскресни с твоей кистью! Вот тебе пища. Какая смесь одежд и лиц, наречий, сословий, что за костюмы! Введите каждого в лучший маскарад, прикажите для эффекта каждому так же отряхнуться (как в луже воробьи), как отряхиваются от морозной пыли они, выходя из саней, прописаться на заставе, надвиньте на них шапки те же и так же попросите таковую чету медвежьими лапками проплясать казачка, то, уверяю вас, не брильянты, не любезности…
Дорожные обратили на себя приятное внимание. (Вот это одно из лучших холодных блюд — пища живописи. Все это беспрестанно перед моими глазами.) А загляните в их сердца, прислушайтесь к их биению, и вы найдете всевозможные и невозможные номера по метроному. Едет купец, уязвленный золотой стрелой корыстолюбия, едет бессребреник, бескорыстный [поэт-любовник]; едет эффектный гвардеец из отпуска; едут юные дети определиться кто в корпус, в будущие Ахилесы или повесы, кто в Смольный доказать, что и в нашем климате могут расти розы, едут, не боясь нашего мороза, родители их, пожилые и старые, согретые любовью к детям своим; едут оскорбленные надежды без порядочной одежды; едет охотник травить зайца, едут блонды на травлю роскоши… едет слава на воротах, едет и мое почтение к стопам вашим…»