Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
– Хорошее письмо… Как наша всемилостивейшая умеет вовремя сказать одобрительное слово! Поддержала она меня в Турции. Если б не она, я до сих пор бы торчал в Семибашенном замке или в обозе турецкой армии… Льщу надежду принять участие в мирных переговорах, если таковые произойдут. Венцы и король прусский будут мутить воду. А там еще Франция то и дело вмешивается.
– Мирные переговоры начнутся после того, когда как следует ударим по супротивному берегу Дуная и вышвырнем турок с нашего берега. Вот тогда они согласны будут и на мир. – Румянцев заговорил страстно.
– Да, Петр Александрович, это лучший способ заключить побыстрее мир. Разгром армии неприятеля всегда помогает утвердить наши границы и наши интересы в других странах.
– Никак не пойму, что замышляет верховный командир турок. Сам сидит все время в Бабадаге, а в верховьях Дуная, если верить слухам, собирается стотысячная армия знаменитого Муссун-оглы и вот-вот, в ближайшие дни, пойдет на Бухарест. Из Турно в Журжу уже прибыл значительный корпус при сераскир-паше.
– Наверняка, Петр Александрович, султан тоже хочет добиться хоть какого-нибудь успеха для того, чтобы начать переговоры.
– Пока что ничего не знаю о его наступательных намерениях. Донесли мне только о том, что он твердо решил удержать Журжу, углубляет рвы, заполняет их водой, еще выше поднял бруствер ретраншемента. И пленные показывают, что Муссун-оглы, спешив всю иррегулярную конницу, выступил из Турно на Бухарест. Это было бы прекрасно. Я давно жду полевого сражения, всеми способами стремлюсь выманить его из крепости.
Обрезков залюбовался Румянцевым: столько в нем было порыва и страсти!
– Пусть Муссун-оглу даст генеральное сражение под Бухарестом.
– Говорят, что бегут из турецкой армии, – сказал Обрезков.
– Да, пленные подтверждают, что многие разбежались, но и все-таки турецкая армия очень еще многочисленна. У того же виддинского коменданта не менее сорока тысяч пехоты и двенадцать тысяч конницы. А сколько в Мачине, Силистрии, Рущуке да и в том же Бабадаге, где сам верховный визирь ждет своего часа для наступления на наш берег… Ничего определенного нам не известно, все пленные по-разному говорят. Никому верить нельзя, а лазутчики редко возвращаются назад, турки научились их вылавливать.
Румянцев на мгновение умолк, как бы собираясь с мыслями, обдумывая все тот же вопрос Обрезкова.
– Неприятель по сю пору кажет виды, что он стремится лишь укрепиться на супротивном берегу Дуная. При Мачине, где его сильнейший пост, вседневно занимаются земляными работами, укрепляя свой стан. В верху Дуная уже не кажутся их великие силы, а приметно больше их обращение вниз, в Бабадаг, к визирю.
– Так что, возможно, отсюда он и пойдет на наш берег Дуная? – Обрезков внимательно следил за всем, что говорил Румянцев. Ему, человеку невоенному, тем более было интересно послушать фельдмаршала, слава которого прочно утвердилась во всех европейских столицах, не говоря уж о Константинополе, где произносили его имя с трепетом и страхом. Никому не хотелось столкнуться с этим прославленным победителем под Кагулом.
– Скорее всего, турки пойдут в двух-трех местах через Дунай. Мы не дадим им спокойно жить и на правом берегу. А если уж сюда пожалуют, мы будем только рады. Здесь им несдобровать, хотя, к сожалению, не все так получается, как задумываешь. Вот потеря под Журжей очень печальна, а ведь все могло быть по-другому, если бы Эссен получше подготовил штурм. К сожалению, есть такие генералы, которые везде находят для себя трудности и препятствия.
Обрезков оживился при этих словах Румянцева.
– Да, Петр Александрович, сколько еще таких у нас… Сделают на копейку, а растрезвонят на тысячи. А если ничего не сделают, то столько приведут всяческих причин и обстоятельств в оправдание, что и за несделанное хоть орден давай.
– Вот у меня тоже есть такие. И не везет Валашскому корпусу с командующими. То Олиц там был, то князь Репнин… Стоило мне высказать Репнину несколько замечаний, как он тут же подал рапорт о невозможности продолжать службу в корпусе по болезни. Прискорбнее всего мне это видеть. Чуть занемог – и сразу же в кусты. А сейчас вот подал рапорт об увольнении из армии, очень хочется ему на воды, полечиться.
– Племянник Паниных. А с ними нужно осторожно.
– Но мы-то страдаем от таких вот капризов. Сколько я ни старался привести в порядок этот корпус, прекратить тот развал, который может повести его к гибели, ничего не могу поделать из-за его отдаленности от меня…
– Трудно уследить за такой армией, которая простирается на сотни верст, – посочувствовал Обрезков.
– Вот именно. Мне же невозможно самому побывать во всяком месте. Некоторые пункты Дуная привязывают меня неотлучно к себе, отовсюду можно ожидать нападения, а я должен держать связь со всеми, чтобы вовремя помочь резервами.
– Трудно вам, Петр Александрович, ох как трудно. Далеко от своей земли, помощи ждать приходится долгонько, а прийти может поздно…
– Да, привести армию в хорошее состояние стоит действительно многих трудов. И притом же при удаче какой-либо одной части всю славу, по справедливости, отношу к командующему оной, а неприятные приключения принимаю на свой счет… И вот, Алексей Михайлович, про себя только то могу сказать, что терпение лошадиное имею. Чего только не приходится переносить! Переношу лихорадку, смертоносную язву, а об мече и огне уж и не говорю – это наше ремесло. Но чувствую себя в крайнем изнеможении и слабости. И вы должны понять мое состояние. Ведь сколько уж месяцев мы употребляем уксус, а ведь употребление его не на всех равное действие оказывает. Тут где только кисло может быть, а мне нередко и горько бывает.
И столько грусти и скорби было в словах Румянцева, что Обрезков поразился внезапной перемене в, казалось бы, несгибаемом человеке. Трудно было поверить, что совсем недавно Румянцев горел порывом разбить неприятеля, мощью и силой так и веяло от него, а сейчас внезапно точно что-то оборвалось в нем.
– Настоящее положение на столь великом расстоянии, каковое мы теперь объемлем, – устало продолжал Румянцев, – и при малом моем искусстве и небольшом еще числе людей, не представляет мне никакой перспективы к получению звучных авантажей. Пока я должен все соединять и руководить всеми частными авантажами, сливая их в общую победу над неприятелем…