Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
С известием о мире Александр Иванович послал в Петербург своего сына Петра Румянцева, участвовавшего во взятии города Гельсингфорса, принимавшего участие в конгрессе в Абове, «находясь при разнокомандущих генералах, употребляем был в разные курьерские посылки», как вспоминал он позднее.
Прибывший в Петербург капитан Петр Румянцев был тепло встречен императрицей и пожалован сразу в полковники.
Это было 3 июля 1743 года. Полковнику Петру Румянцеву было чуть больше восемнадцати лет. Вскоре он принял командование Воронежским пехотным полком.
Глава 5
Отцовский урок
Генерал-аншеф Румянцев, казалось бы, мог быть доволен своей жизнью. Елизавета Петровна за годы своего правления оказала ему много милостей. Вот и не так давно, 15 июля 1744 года, в день торжественного празднования в Москве мира со Швецией, Александр
Чаще всего он думал о судьбе своего единственного сына Петра, своенравного, беспокойного гуляки. Сколько раз отец добром просил его остепениться, бросить все эти дурацкие молодечества, которые никогда к добру привести не могут.
Старый Румянцев не на шутку разволновался, вспоминая все проступки своего любимого сына. Никак он не мог забыть, что сын отказался жениться на дочери покойного Артемия Волынского. Чем плоха партия? «Сама наша всемилостивейшая государыня, милосердуя о нем, беспутном дураке, изволила побеспокоиться об этом браке, изволила сказать, что Петруше приспело время жениться, и изволила назвать невесту, жалуя таким образом не только его, но и всю нашу фамилию… Пусть она не красавица, но и не дурна, пред прочими же невестами весьма богата. Все знают, что за ней дают более двух тысяч душ, а может, и все три тысячи, двор московский, у Кузнецкого моста, такой, что в Москве другого едва ли сыскать можно. Здесь, в Набережной улице, у Крюкова канала, каменный великий дом, к тому же конский завод и всякий домовый скарб. Да и сама невеста весьма неглупа и состояния самого доброго. А уж как хлопотала об этом деле сама государыня, говорила, что Волынской добивались два старших сына фельдмаршала князя Михаила Михайловича Голицына, сыновья статс-дамы графини Чернышевой, но всем отказала государыня в надежде женить Петрушу на ней. Да и понятны ее хлопоты за него, ведь все знают, что государыня по крови близко обязана свойством. Всемилостивейшая государыня помнит, что Наталья Кирилловна Нарышкина, мать великого государя российского, родственница знаменитого боярина Матвеева, воспитывалась в его доме и своей красотой и разумом пленила сердце царя Алексея Михайловича. Из дома боярина Матвеева она ушла в кремлевские палаты и стала матерью великого преобразователя. А мать моего Петра – внучка того самого Артемона Сергеевича Матвеева. Дальнее, конечно, родство, но все ж таки… А мой остолоп не воспользовался таким расположением матушки-государыни… Может, корень-то у них один – боярин Матвеев… Может, мой Петруша – правнук его, а всемилостивейшая государыня Елизавета Петровна – его правнучка? Кто знает… В чужую спальню не заглянешь. Во всяком случае, Елизавета Петровна знает о свойстве с Матвеевыми и хочет оказать милости не только его внучке, но и его родному правнуку».
Много раз старый Румянцев возвращался в своих мыслях к загадочной истории женитьбы царя Алексея Михайловича и каждый раз терялся в догадках. И главное – почему Наталья Кирилловна Нарышкина, дочь Кирилла Полуектовича, боярина и воеводы, оказалась воспитанницей боярина Матвеева?
«Нет, теперь такой доброй девки нам не сыскать для него. – Мысли отца снова устремились в заветное русло. – Ну, может, какую и найдет из придворных, он их тоже всех знает, но придворное обхождение ему скоро наскучит. И сколько ему советовали такую невесту не пропущать. Ее богатее сыскать трудно, да и дом готов совсем. Хотя, по благодати Божией, достаток малый и имеем, да, однако ж, что
Александр Иванович вспомнил, что сын в то время был послан для разбирательства одного скандального дела в Орел. Старший Румянцев готов был отозвать его от начатого следствия и просил немедленно приезжать. Но упрямый строптивец отказался приехать, не внял мольбам родителей, не посчитался с советами самой императрицы.
С тех пор отношения между сыном и родителями сложились натянутые. Отец пытался оказывать сыну помощь в его службе, определить его поближе к Петербургу, чтобы почаще видеться, но сын отмалчивался на все его предложения, не желая пользоваться влиянием отца в Военной коллегии.
При редких свиданиях отец приказывал сыну почаще писать, мать тоже об этом просила, но получали лишь редкие и скупые письма. Даже из Выборга, где у Румянцевых был знакомый почтмейстер, да и вообще много знакомых, которые часто бывали в Петербурге… Но вести о службе сына часто доходили до отца. И все весьма нелестные, немало порассказал отцу генерал-поручик Александр Брюс, старый его товарищ, которому нельзя было не верить, хотя и верить не хотелось. Столько неприятного узнали родители от него о службе родного сына.
Не раз в своих письмах отец предупреждал сына, чтоб соблюдал предосторожности, жил смирно, со своими подчиненными офицерами поступал порядочно, не бранил их публично и дерзко. Да и от посторонних поступало много жалоб, доходивших до императрицы. Особливо недовольна она была ссорой, которую учинил Петр Румянцев у богача Возжинского.
– Ежели б я в те числа сведала об этом непристойном деле, то б отцу велела сказать, чтоб унял. А ежели отец того не учинит, то я, кажется, поболе власти имею, нежели он, чтоб унять моего полковника. У меня уши далеко слышат. Велено от меня за ним смотреть и меня репортовать. Мне надоели постоянные каверзы его.
Конечно, эти слова тут же передали Александру Ивановичу и повергли его в печальное уныние. Эти слова, как грозный удар, привели родителей в расстройство.
Двадцать третий год сыну, печально размышлял старый граф, а все никак не остепенится. Пора ему постоянным быть. Может такое сотворить в погоне за удовольствиями, что потом уж не в состоянии будет поправить, не помогут ни мать, ни отец. Пусть на родителей не пеняет, мы не раз предупреждали его…
27 февраля 1747 года старый Румянцев, получив от своего генерал-адъютанта известие о сыне, пришел в негодование: оказалось, что Петруша вошел в большие долги, а отцу ничего об этом не сообщил.
«Неужто ему недовольно определенного от меня содержания? – с болью в сердце думал Александр Иванович. – Да и жалованье получает тысячу осьмсот рублев в год. К тому же там, где служит, все дешево, и немало посылал ему из своих деревенек на прокорм, на содержание слуг и лошадей… А все мотовство одно… Ох, сын мой, Бога ради не отврати моего сердца от себя, как прежде было. Но ежели невоздержно, мне в том нужды нет, только жаль его, пропадет. А после станет плакать и на меня жаловаться. Доведет мать до крайней печали. Все время, как только услышит о Петруше плохое, причитает без конца, уморит-де нас безвременно, одною головою живет, чтоб свободнее одному шалить и пустодомом жить».
Совсем по-стариковски сморщилось лицо старого Румянцева, готового расплакаться от горя. Седьмой десяток доживал генерал-аншеф, столько повидал на свете, хорошего и плохого, но вовсе и не предполагал, что в конце жизни выпадет ему столько печальных размышлений о судьбе беспутного сына.
Нет! Нужно что-то делать. Не время показывать свою слабость, скоро должна приехать графиня Румянцева…
Наконец-то пришла Мария Андреевна, как всегда переполненная придворными новостями. Только что императрица вернулась со свитой из своей поездки в Ревель и Рогервик. Предполагаемая поездка в Ригу была отменена после того, как Елизавета Петровна получила от Чоглокова, приехавшего с императорским послом из Вены, письмо какого-то лютеранского пастора с мольбой отказаться от поездки в Ригу, потому что, по словам пастора, по дороге в Ригу расставлены убийцы. Пастор оказался сумасшедшим, но императрица поспешила в Петербург.