Фельдмаршал в бубенцах
Шрифт:
Он не подвел мать… Пеппо всегда помнил, что он сильный, всегда бежал вперед, не оглядываясь и не колеблясь, а падая – всегда поднимался. А может, нужно было оглянуться? Как теперь узнать…
Подросток медленно поднял руки и коснулся глаз, как часто делал в те, первые месяцы. Сколько лет ему казалось, что он не помнит, каково быть зрячим. Не помнит, каков цвет неба, что означают слова «светлый» или «радуга» и почему больно смотреть на солнце. Не помнит, что красота означает не только гладкость и правильность формы, а безобразие не сводится к дурному запаху или плохо отшлифованным граням.
Лютики на материнской юбке. Узор желтых лепестков. Желтых.
Пеппо крепко прижал кулаки к глазам. Потер их, будто надеясь сорвать черную пелену, за которой вдруг окажется, что все эти годы он ошибался. Что его прежняя, уже забытая жизнь цела и ждет его там, за этим глухим мраком. А потом опустил руки, влажные от слез, и до крови закусил губу. Болван. Что за бестолковая детская блажь? Родители мертвы, сам он слеп, а по пятам снова идет погоня. Это реальность. А все прочее – зыбкие мечты потерявшегося малыша, которого давно пора в себе изжить.
Но руки уже воровато нащупывали края оторванной половицы, скрывавшей проклятый свиток. Полковник предложил ему выкуп. Конечно, он солгал. Он посулил бы Пеппо хоть Дворец дожей, так сильно ему нужна эта дрянная вещица.
Или все же не ему, а его хозяйке? Если можно исцелить парализованное тело – отчего же нельзя вернуть Пеппо глаза?.. А вдруг все же можно?.. Вдруг он действительно цепляется за свое отроческое упрямство, отталкивая единственный невероятный шанс?..
Подросток замер, очерчивая пальцами края половицы. И вдруг ощутил, что хочет жалобно завыть, как избитый пес, жмущийся к ногам жестокого хозяина. Встряхнул головой, грубо выругался и с размаху ударил в половицу кулаком. Чушь… Снова пустые фантазии, надежды из свечного чада. Полковник лжет. Дергает за самую верную нить. Надеется, что слепой мальчишка все же рискнет и ринется очертя голову в пропасть собственного отчаяния. Все. Этой ночи пора закончиться. А завтра он решит, что делать дальше.
Пеппо поднялся на ноги, срывая весту и растягивая тугие шнуры камизы. Не оглядываться и не колебаться.
Двор Каменной Королевы тоже переживал беспокойную ночь. Герцогиня, весь день сохранявшая видимость полного хладнокровия, вечером пожаловалась на головную боль. Доктор Бениньо хмурой тенью кружил возле господской постели – он опасался апоплексии и готовился отворить герцогине кровь. Двое лакеев ночевали у дверей, за которыми несли караул часовые. Полковник Орсо отсутствовал, и капитан Ромоло самолично дежурил у покоев синьоры.
Мрачный Дюваль, утративший обычное насмешливое лукавство, неподвижно высился на площадке у герцогских апартаментов. Ромоло же не стоялось на месте: полковник покинул особняк, даже не подписав составленного распорядка караулов. Пустяк, но педантичная душа капитана была неспокойна – Орсо ведь мог и не вспомнить потом, что сам ушел, не поставив в известность заместителя.
Помаявшись некоторое время, Ромоло сообщил:
– Дюваль, я отлучусь проверить посты.
– Так точно, мой капитан, – невыразительно отозвался швейцарец, однако Ромоло вполне полагался на Дюваля и уже стремительно спускался по лестнице, не дожидаясь ответа.
Добросовестно попридиравшись к часовым, капитан собирался вернуться на пост, но, проходя по коридору второго этажа, заметил под дверью кабинета полковника проблеск огня. Орсо вернулся… Офицер замедлил шаги, машинально пощупав карман со злополучным документом. Недавно пробило половину третьего. Если полковник все еще сидит в кабинете – вероятно, он занят. Стоит ли морочить ему сейчас голову какими-то реестрами?
Ромоло потоптался на месте в раздумьях. Однако он хорошо знал своего командира и предпочитал получить разнос за назойливость, но не за разгильдяйство. А поэтому собрался с духом и постучал в дверь.
– Войдите, – раздался изнутри приглушенный голос, и капитан потянул за кольцо. Войдя, он остолбенел: Орсо сидел в кресле у стола в расстегнутом дублете и смотрел на подчиненного с бессмысленным раздражением. Слева на челюсти белела полотняная повязка. Это было невероятно, но Ромоло сразу понял, что непогрешимый полковник мертвецки пьян.
Однако глупо хлопать глазами было не ко времени, и капитан откашлялся:
– Виноват, мой полковник, мне лишь потребна ваша подпись.
– Давайте, – устало обронил Орсо, небрежно подмахнул реестр и откинулся на спинку кресла, потерев висок странно беспомощным движением. Ромоло поклонился, отступая к двери. Остановился, уже зная, что совершает ошибку, но все же негромко проговорил:
– Мой полковник. Не могу ли я быть вам чем-то полезен?
Он уже был готов к взрыву, но Орсо молчал. А потом обратил на подчиненного мутноватый взгляд:
– Силвано… Тебе доводилось когда-нибудь осознавать, что ты годами, как кот, гонялся за солнечным зайчиком на стене амбара, зря потратив кусок жизни, который уже не вернуть?
Под ложечкой у Ромоло что-то неприятно ворохнулось. Полковник никогда, ни разу не обращался к нему по имени, и капитан даже не был уверен, что оно известно командиру… Орсо качнул головой:
– Не молчи, Силвано… Мне интересно.
Ромоло нахмурился. Чувство неловкости вдруг пропало, сменившись подспудной тревогой.
– Я из очень знатной семьи, мой полковник, – отрывисто проговорил он. – В юности я был игроком и волокитой, за что отец лишил меня наследства и выгнал из дома, отписав все имущество монастырскому приюту. В ярости я покинул отчий дом и завербовался в армию. Восемнадцать лет я люто ненавидел отца. Сначала мечтал погибнуть, чтобы причинить отцу боль. Затем рвался к подвигам, чтоб доказать ему, что он был несправедлив. А потом пришел день, когда я понял, что отец поступил единственно правильно. Оставшись дома, я опозорил бы родителей и разорил семью. Два года назад я отправился с женой и сыном на родину, в Ломбардию. Я хотел вымолить у отца прощение и показать ему внука. Приехав, я узнал, что отец умер полгода назад. Восемнадцать лет, мой полковник. Я ровно полжизни лелеял свои обиды. И опоздал всего на полгода. Но уже ничего не вернуть.
Он замолчал, еще сильнее хмурясь и уже не зная, зачем вдруг начал эту бесполезную исповедь. Но Орсо после короткой паузы выпрямился, снова отирая висок, и проговорил чуть тверже:
– Восемнадцать лет. Немало, черт бы их подрал. Ступайте, Ромоло. Я и так задержал вас.
И капитан тут же понял, что ему дают вовремя уйти, забыв о мимолетном помрачении рассудка полковника. Поклонившись и захлопывая за собой дверь, Ромоло услышал вкрадчивый звон хрусталя.
…На утреннее построение капитан явился, поспав от силы полтора часа, поэтому соображал туманно. Первым, кого увидел Ромоло во дворе, был полковник: как всегда, подтянутый, безупречно одетый и холодно-собранный. Капитан поморщился: если бы не свежая повязка, ему бы показалось, что вчерашний расхристанный субъект, называвший его Силвано, просто пригрезился ему с усталых глаз. Орсо же кивнул в ответ на поклон подчиненного и коротко бросил: