Фельетоны, статьи, речи
Шрифт:
Они увидят распределительные вестибюли — блестящие фойе метрополитена, со стеклянными кассами, широкие, превосходно освещенные коридоры и неожиданно громадные сияющие залы подземных станций.
«Станция» — здесь слишком скромное слово. Это — вокзалы. Тринадцать вокзалов, одетых в мрамор, гранит, медь и разноцветные кафели.
Вокзалы открываются необыкновенно эффектно — сверху, с высоты виадуков, откуда по широким лестницам вправо и влево спускаются на перрон пассажиры.
Да и «перрон» здесь — слово, определяющее лишь назначение места, где люди садятся в поезд. Внешность его совсем не
И в этом зале стоит поезд, верхняя половина которого цвета слоновой кости, а низ — светло-оливковый. Вагоны московского метро не имеют классов. Все они одного класса — высшего. Тут нет ни славословия, ни излишней очеркистской восторженности. Просто небольшой факт из жизни.
Как же будут вести себя здесь наши старые знакомые, многоопытные москвичи, жертвы трамвая и своего собственного темперамента?
Возможно, что на поверхности земли, где-нибудь на трамвайной остановке, они еще некоторое время останутся верны себе, будут по-прежнему ссориться и попрекать друг друга мягкой шляпой. Но даже и тут пойдут новые веяния:
— Тоже шляпу надел. Тебе бы в метро ездить!
Под землей же, несомненно, восторжествуют мягкость нравов, необыкновенная вежливость и даже радушие.
— Не толкнул ли я вас локтем, бабуся?
— Нет, нет, голубчик! Ведь ваш локоть от меня на целый метр…
— Ну, все равно. Извините, бабуся.
— Пожалуйста, пожалуйста. Могу и извинить, если вам это доставит удовольствие.
— Очень, очень рад.
— Да уж и я как счастлива. Ужасно приятно было познакомиться с таким милым молодым человеком.
И, посылая друг другу воздушные поцелуи, они расстанутся. Бабуся сойдет в «Охотном ряду», а милый юноша поедет (ну, куда?) — конечно, в «Ленинскую библиотеку».
И люди не только не будут набрасываться на соседа в очках с криком: «А еще очки надел», — а с лучезарной улыбкой будут говорить:
— Ах, какие у вас очки прелестные! Чудная оправа! Под черепаху? Очень, очень красиво. Поздравляю вас с такими очками. Простите за беспокойство.
А места будут уступать не только инвалидам, матерям с детьми до четырех лет, женщинам, предъявившим удостоверение о беременности. Будут уступать даже старухам. Да что там — старухам!
— Садитесь, пожалуйста!
— Что вы, что вы. Спасибо.
— Нет уж, пожалуйста.
— Сидите, сидите.
— Ну, умоляю вас!
— Могу и постоять. В конце концов я мужчина.
— Мужчина-то мужчина, но возраст! Вы старше.
— Какой уж там такой особенный возраст. Мне и всего-то двадцать девять лет.
— А мне двадцать семь. Ага! Попались. На два годика меньше. Теперь вам не отвертеться, извольте сесть.
Шутки шутками, а очень многим взрослым людям метро поможет ликвидировать свою культурную неграмотность.
Может быть, пока строили метрополитен, у кого-нибудь и скребло на душе:
— «Лучший в мире», а он вдруг окажется не лучший в мире. Не так это просто сделать лучше, чем в Лондоне, в Париже или Берлине.
Но ошибки не произошло.
Московский метрополитен оказался лучше, неизмеримо лучше.
Ведь даже самому богатому
Обыкновенный рабочий или служащий человек проводит в метро ежедневно часа два (на работу, с работы, на обед, с обеда, куда-нибудь вечером). И эти два часа пребывания в казематах заграничных метро ложатся печальным добавлением к тяжелому рабочему дню.
Если первая стройка первой пятилетки — Турксиб— была предприятием социалистическим только по своему содержанию, то московский метрополитен — великое предприятие второй пятилетки, уже является социалистическим и по форме, по выполнению.
И те часы, которые москвич проведет под землей, не будут ему в тягость.
Представьте себе, под землей — хорошо, красиво, даже уютно. Не знаем, как будет лет через пять, когда Москва перестроится заново, но сейчас, после подземных улиц и площадей на московских площадях и улицах кажется и не очень уж светло, и не так уж чисто, и сыровато, и шумновато.
Так что придется подтянуться, товарищи на поверхности!
1935
Театральная история
Ощущения человека, собирающегося в театр, не сложны, но очень приятны. Утром, на работе, он как бы между делом важно сообщает:
— Сегодня я иду в театр, так что в вечернем культ-штурме участвовать не смогу.
Дома он с удовольствием слышит, как в соседней комнате жена говорит кому-то по телефону:
— К сожалению, сегодня вечером нас с Павликом не будет дома. Мы с Павликом идем к Мейерхольду. Нет, почему же, в пятом ряду, середина. Мы никогда не сидим дальше пятого ряда.
И хотя Павлик знает, что жена прилгнула, что весьма часто они сидят далековато и на этот раз был куплен пятый ряд потому лишь, что не было мест дешевле, все же ему приятно слышать ее слова. В конце концов чувство гордости не чуждо нашим современникам.
И даже пятилетняя дочка тоненьким голоском кричит с балкона играющим на дворе девочкам:
— Папа и мама идут сегодня на «Три обморока».
— «Тридцать три», — поправляет костлявый Павлик, надуваясь от гордости. — Сколько раз я тебе говорил!
В этот день обедают раньше обычного. Надо спешить, ибо после третьего звонка вход в зрительный зал не допускается. Вообще все эти слова: зрительный зал, третий звонок, либретто, запасный выход, капельдинер — удивительно приятны.
Одеваться начинают за два часа до спектакля. Тут, конечно, выясняется, что пропала запонка, и черт знает, где теперь ее искать, что воротничок плохо выглажен и на нем есть морщинка, что бинокль взяли Власовы и уже месяц не отдают. Просто свиньи, которым никогда не надо делать одолжений. Наконец все улаживается. Запонку находят, воротничок переглаживают, а бинокля никакого не надо, ведь сидеть-то будут в пятом ряду, откуда все прекрасно видно.