Фельетоны (-)
Шрифт:
29 октября во Владивостоке, на Светланке, в четвертую годовщину комсомола был открыт комсомольский клуб. На дверях висела кумачовая надпись:
"Клуб имени Виталия Баневура".
"Комсомольская правда", 29/Х-25
СЛУЧАЙ
Это были какие-то прямо невозможные брюки. Если вы не служили в 5-й роте N-ского полка и не видели их собственными своими глазами, то вы не можете себе представить, что это такое. Когда наша рота проходила через город или местечко, то Мотьку Зыкова ставили в середину рядов, чтобы его брюки не вызывали скопления любопытных на улице. Некоторые говорили, что это позор, и предлагали их перекрасить. Но красить их было нечем, а новых брюк не предвиделось, потому что каптенармус все вещевое довольствие полка носил в походной сумке через плечо.
Брюки были такого режущего глаз зеленого цвета, что командир роты, товарищ Пронин, говорил, что на них надо глядеть сквозь закопченное стекло, ибо для невооруженного глаза они невыносимы. По этим брюкам Мотьку Зыкова можно было безошибочно узнать среди целой дивизии, ибо других таких брюк не было не только в армии, но даже на всем свете. Из чего они были сделаны, непонятно; Мотька несколько раз хотел достать себе другие, но ему не везло, и он продолжал ходить в старых, зеленый, как гусеница.
Эти брюки отравляли ему жизнь потому, что над ним смеялся весь полк. И, хотя никаких проступков за Мотькой не замечалось, у нас его как-то невзлюбили. Говоря правду, остальные ребята тоже не блистали внешностью, и со всей нашей роты вряд ли набралось бы три полных дюжины пуговиц. Но все были похожи на настоящих солдат, тогда как Мотька Зыков был посмешищем всей роты.
Однажды вечером мы узнали, что ожидается наступление на деревню Дубовку, в которой засели бандиты. Это всех обрадовало, потому что нам надоело стоять около деревни под открытым небом, в поле, на котором не было ничего, кроме проклятых муравьев, заползавших за воротник.
Ночью, перед третьей сменой, пришел товарищ Пронин и стал ругаться. Он обложил всю роту самыми последними словами за распущенность, лень, нечистоплотность, и в заключение ни за что ни про что посадил татарина Махмутдинова под арест на три дня, а остальным ребятам надавал нарядов. Все сидели тихо, потому что когда он сердился, то лучше было молчать.
Назвав нас в последний раз бабами и неряхами, товарищ Пронин повернулся налево кругом и вышел.
А вечером пришел вестовой военкома и сказал:
– Ваш парень, этот молодчик в капустных штанах, сегодня ночью удрал с поста. Дезертировал...
Тут мы поняли, почему сердился товарищ Пронин. Наша рота, правда, не могла похвастаться безупречным поведением, но дезертиров у нас никогда не было. В этот день мы избегали разговоров о Мотьке Зыкове, и его имя было в последний раз упомянуто в приказе по полку, как имя предателя и врага трудового народа.
А через день мы перешли реку и взяли деревню в кольцо. Все было сделано чисто, и бандиты едва успели удрать, оставив в наших руках весь обоз и лошадей. За околицей мы натолкнулись на толпу красноармейцев, которые стояли и разглядывали лежавший на земле труп.
Лицо у мертвеца было разбито прикладами. На груди была вырезана пятиконечная звезда. Рядом валялся красноармейский шлем, а ноги по пояс были закрыты шинелью. Все стояли молча, кроме нескольких прибежавших из деревни баб и мальчишек, которые, перебивая друг друга, рассказывали, как мучили этого солдата бандиты и как он отказывался рассказать о расположении красных войск даже под угрозой расстрела. В это время подъехал военком полка.
– По местам!
– закричал товарищ военком.
– Вы, тов. Пронин, распорядитесь отнести убитого к штабу, выставьте караул и покройте тело знаменем. Соберите красноармейцев и население на митинг, - мы устроим ему торжественные похороны. Выясните, кстати, личность убитого.
Выяснять личность убитого не пришлось, потому что, когда подняли тело с земли и сняли шинель, то все узнали, кто был этот герой, принявший мученическую смерть и издевательства от бандитских рук. Брюки убитого были покрыты корой из крови и грязи, но даже кровь не могла изменить их ярко-зеленого, невыносимого для глаз цвета.
"Комсомольская правда", 23/II-26
НОВАЯ ЗЕМЛЯ
Амундсен летит открывать Северный полюс. Скоро грузный, блестящий металлом дирижабль тихо отделится от земли и бесшумно двинется в седой первобытный туман Ледовитого океана.
Надо иметь смелую голову, чтобы отправиться в этот трагический путь, отмеченный обломками кораблей и застывшими трупами путешественников. Надо иметь большую самоотверженность, чтобы отдавать свою жизнь за право взглянуть на обледенелый, бесплодный клок земли. Честь первому ступить на эту землю, овеянную мыслями и надеждами нескольких поколений, увидеть прямо над головой слабый свет Полярной звезды, - цель скорее почетная, чем полезная.
Многочисленные организации приветствуют Амундсена, газеты полны его портретами. Академия наук устраивает торжественное заседание, на котором 60 учреждений и организаций будут чествовать путешественника. Амундсену нечего заботиться о славе, - его имя войдет в историю в блестящем ореоле открытий.
Что же касается комсомольцев никулинской ячейки Нижегородской губернии, то их судьба не так счастлива, как судьба Амундсена. Эти комсомольцы тоже заняты открытиями и исследованиями, но их имена вряд ли будут увековечены в Советской Энциклопедии. Никакие организации не собираются их чествовать, и единственная награда, полученная ими за открытие, заключается в двух словах, брошенных скупой на слова деревней:
– Дельные ребята...
Вот и все. Правда, маловато?
Если бы ячейка имела дирижабль и открыла застывшую, мертвую, загроможденную льдами землю, на которой ничего нет, кроме холода и Северного полюса, то, может быть, слава никулинской ячейки была бы обеспечена. Но ячейка открыла самую обыкновенную песчаную землю, лежавшую под боком у деревни. Земля эта, вместо того чтобы величественно поворачиваться вокруг полюса при свете северного сияния, каждую весну запахивалась крестьянскими плугами. На никулинской земле рос лен. Лен, конечно, не выдерживает сравнения с полярными мхами, но, каков бы он ни был, население кормилось с этого льна, являвшегося основным подспорьем в крестьянском хозяйстве Городецкого уезда.
История открытия никулинской земли началась с того, что ячейка выпросила у общества кусок земли и засеяла его льном под руководством агронома. И когда собрали лен, то оказалось, что комсомольская земля дала 35 пудов с полосы, а крестьянская - от 15 до 20 пудов. Это открытие поразило деревню. Под руками комсомольцев и агронома старая, скупая дедовская земля дала льна вдвое больше. Вдвое больше - это новый плуг, это племенная корова вместо отечественной буренки, это, может быть, общественный трактор. Вдвое больше - это шаг к той неведомой новой деревне, которая до сих пор находится только на обложках календарей и брошюр. Об этой деревне человечество мечтает, может быть, больше, чем о Северном полюсе. Дорога в нее трудна, и на ней осталось больше трупов, чем на ледяных горах Полярного круга. Это открытие произвело на деревню такое впечатление, что деревенский сход на одном из собраний вынес постановление: