Феликс убил Лару
Шрифт:
Аплодисменты, крики «браво!» – все овации хозяину Умею, одетому в элегантный белый смокинг. Визги женщин бальзаковского возраста. Ведущий оглашает басом, что это член самого Отелло! Мавра! Великого воина! И что извергся он, дабы посеять мощь в киргизский народ, а Россию – в жопууууу! И опять кричат «брависсимо!»! Да здравствует Шекспир!
– Орусиянын ?л?м?! – истошно кричал кто-то, что означало «Смерть России!» –Орусиянын ?л?м?!
Так вот, Умей убивал женщин просто и нежно. Сидя с жертвой уже наедине в маленьком зале, он вызывал официанта. Тот прибывал с подносом, заставленным алкогольной смесью Б-52, двадцать порций в четыре
– Хочу, чтобы ты попробовала! – предлагал Умей и поджигал в рюмках жидкость.
Некоторые говорили, что вовсе не пьют, многие понимали, что приведены на смерть, несмотря на их вооруженную охрану, неподалеку, и пили горящий напиток, и в одной из рюмок всегда была капля концентрированного яда из «лютика едкого», который произрастает, кажется, на любом дворе мира.
Умей честно предупреждал о смертельном яде, показывал на телефоне фотографию этого лютика, уведомлял, что охрана нейтрализована, честно признавался, что убьет смелую женщину по любому, но если жертве удастся выпить хотя бы десять шотов и не умереть, то он пленницу отпустит – слово Умея Алымбекова. В придачу он выуживал из кармана черный бархатный мешочек, разматывал веревочку и выпускал на алую скатерть полукилограммовый круглый топаз «Копакабана», который катился по столу и сиял на всю комнату нимбом всему мирозданию.
Ни одна женщина в эти мгновения, не могла совладать с биением сердца. Уж Умей навидался достаточно. Обычно ладошка машинально тянулась к редкому камню, но хозяин указывал коротким пальцем на поднос с горящим напитком и говорил:
– Еще двенадцать!
А она уже в подпитии, мозг не верит в предстоящую смерть, топаз лежит совсем рядом, ей хорошо, она уже испытывает к Умею некоторые интимные желания, улыбается призывно, а он пальцем тычет на алкоголь – пей, дорогая, пей, дерзкая – и бесценный топаз «Копакабана» перекочует к тебе… Она просится танцевать, он ей великодушно позволяет, и она неуклюже оголяет свой целлюлит на стриптизерском пилоне, вызывая у бандита рвотный рефлекс… Потом еще два-три шота сильного алкоголя превращали психику жертвы в упоенность одним моментом, так кролик смотрит на удава, а Умея – в очень жестокого убийцу. Он не дожидался пока она выпьет из рюмки с ядом. Идея была в другом, совсем лишенная изящества. Умей отправлял «Копакабану» обратно в мешочек и подходил к жертве сзади…
Он избивал ее бархатным мешком с топазом внутри словно биллиардным шаром, рычал и ревел зверем, проламывая кости черепа. От ударов летели в разные стороны мозги, крошились зубы. Ее мозг уже не воспринимал будущую смерть, она выла по-собачьи, блевала кровью. Ему надоедало, и он отправлял ее в вечный сон ударом топаза в висок…
Надо отдать должное Умею: весь окровавленный, в белом фраке с пятнами крови и мозгового вещества на ткани, тяжело дышащий, как после сражения с монголами, он падал в кресло и допивал оставшиеся Б-52 – разумеется, оставляя на подносе лишь одну рюмку: с лютиком. Ему везло как никому, так как он оставался живым, а аттракцион не менял. Этакая киргизская рулетка.
Что связывало Протасова с Умеем – никто не скажет. Даже они сами. Когда Протасов исчез из аула, Умею было лет всего ничего. Может, четырнадцать-пятнадцать. Пацанские разборки, хулиганка, тырили все, что плохо лежало… Уже позже, в области, его взяли на разбое с особо тяжкими, и отправился Умей в мордовскую колонию на восемь лет… Сидел непокорным, от звонка до звонка, но больше не попадался – стал умным, осторожным и хитрым, как снежный барс.
Развился как криминальный авторитет в области быстро, к двадцати пяти подмял под себя разрозненные банды из татов, казахов и китайцев. Коррумпировал местные власти и присел на госзаказы. Тащил газовую трубу, сам же ее и производил, а вот до самого газа дотянуться не мог. Оказались люди поумнее и опытнее, что его самолюбие отвергало, призывая пробиваться на первое место.
Они встретились в шашлычной за городом. Место было убогое, устроено для дальнобойщиков, и Умей от соседства с водилами и дизельной вони радости не испытывал.
Протасов пришел не один, привел с собой подростка.
– А этот зачем? – недовольным голосом спросил Умей, перекатывая между пальцами нефритовые четки и хлопая маленькими глазками. – У нас все по вокзалу ровно… – резюмировал Умей. – Или…
– Ровно, – подтвердил Протасов.
– Чего хочешь?
– Дело тут такое странное. Ты на пацана не гляди и не бойся. Он слегка убогий и почти не говорит.
– Ха-ха-ха! – театрально заржал Умей. – Да, парень ты смелый!
Протасов кивнул и тоже хохотнул:
– Мальчишка этот – из твоего родного аула!
– Э-э-э, земляк, однако…
– Хочет он там пасеку медовую восстановить…
– Где я – а где пасека? – удивился авторитет.
– Родной аул! – настаивал Протасов.
– Ты меня, Олежа, на сентимент не разводи! – ответил Умей и позвал хозяина кафе. Подбежал маленький согбенный таджик и как нашкодивший пес застыл в поклоне. – Знаешь меня? – Таджик в ответ пропищал что-то нечленораздельное. – Так вот, мальчишку накорми! И не кошатиной, а сейчас тебе мой охранник мясо принесет из машины, овощи хорошие… Мальчик родом из моего аула! Родственник.
– Понял, понял! – кланялся хозяин. – Все в лучшем виде сделаем…
– На хер мне пасека? – поинтересовался Умей. – Я поклялся туда не возвращаться! Проклятое место. Тем более место твоего имени.
– Тебе же и аул, и весь район принадлежит. Без твоего слова никто даже разрешения не выпишет!
– Это правда, – заулыбался Умей. – Научился ты, Олежа, азиатской дипломатии! Лизнул туда, куда надо!
– Не первый десяток лет живу! Только не лизнул, а наждачкой провел.
– Плохо, что русский ты. Был бы хоть иранец, что ли… Русский сейчас не катит… Русский – говно!.. А где пчел возьмете?
– Найдем, – пообещал Протасов.
– Так нет их: твои русский братки ракетами побросали, а в них что-то непригодное для пчел оказалось. Один из технологических революционеров, правда, пообещал популяцию восстановить с помощью искусственного интеллекта. Так обещать – одно, а сделать…
– Будут у нас пчелы, – уперся Протасов. Его лысая, вся во вмятинах круглая голова покраснела на солнце. – Если пасеку восстановим – это поболее будет, чем женьшень твой!
– И откуда знаешь, что у меня корешки?
– Вселенная доложила!
– Дерзкий ты, Олежа! – Умей разглядывал, как ест Абаз, и вспоминал себя, каким был лет двадцать назад. Всегда жрать хотел, думал только о еде. – А все потому, что по войнам нашлялся! Война человека хитрым и злым делает. И дерзким… Кока-колы принеси! – крикнул охраннику.
– У тебя тоже войны здесь предостаточно было. Ты тоже злой и дерзкий… Я золото нашел там, где и никто не подозревал. Даже бельгийские геологи обосрались.
– Нравишься ты мне, Протасов, за прямоту. Когданибудь из-за нее погибнешь.