ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (F?licia, ou Mes Fredaines, 1772)
Шрифт:
Благодаря безрассудным тратам одного толстого американца, целых три месяца совершавшего ради Сильвины безумства, наши дела были далеки от того, чтобы прийти в упадок, и тут наша быстрая колесница внезапно столкнулась с монсеньором де***. В приходе он был известен лишь окрестным фермерам, зато в Париже его знали все хорошенькие женщины, а некоторые — особенно близко! Любезный прелат!
У монсеньора де*** было интересное лицо, весьма щегольской вид, бойкий нрав — как в те времена, когда он служил в армии. Он был всегда весел, доволен жизнью, обходителен и остроумен и выглядел лет на десять моложе своего возраста. Он обожал поэзию, романы, театр, живопись, науку, удовольствия, моду и любые безумства. Монсеньор купил несколько картин Сильвино, и жена художника околдовала его, а маленькая племянница восхитила очаровательным голосом, одним из лучших в Париже. Вскоре мы стали неразлучны.
Говорят, клин клином вышибают, и монсеньор заменил Ламбера, который был так мил, что не стал дуться на Сильвину. Его
Любовник Сильвины в течение целого сезона выказывал ей подлинную страсть и тратил на нас огромные деньги, а потом вдруг заметил меня, как будто сожалея, что раньше не обратил внимания на этот прелестный саженец, растущий рядом с деревом, дарившим ему наслаждение.
Глава XVI. Добрая воля Его Преосвященства. Помеха
— Сказать по чести, моя маленькая Фелисия, — проворковал бархатным голосом прелат, застав меня как-то одну, — вам здесь не место. Ваша прекрасная тетя теперь мешает вам, но очень скоро, проказница, вы Начнете вредить ей. Пожалуй, я Должен вмешаться в эту ситуацию и развести вас. Я — доверенное лицо, и Сильвина сделает все, что я ей посоветую. Я хочу, чтобы вы сменили обстановку, что скажете? Вскоре мне предстоит ссылка в мою епархию — на несколько месяцев. Там маловато удовольствий, возможно, вы сделаете мне Честь стать примадонной тамошнего театра? Вам не смогут платить жалованье, достойное вашего таланта и очаровательного личика — оно, на мой взгляд, стоит всех талантов мира, — но я берусь уладить дело и обеспечу вам в этой Сибири то же благополучие, что и в Париже, и ничуть не меньше удовольствий… Вы улыбаетесь? Неужели вы, маленькая плутовка, придумали какое-то хитрое объяснение проявленной мною доброй воле? Вы догадываетесь, прекрасная Фелисия, вы ведь уже не ребенок… По-моему, ничто не мешает вам быть милой с надежным другом, солидным человеком… который если и попросит вас о чем-нибудь, то лишь о приятном… о том, что доставит удовольствие и вам тоже. Я понятно объясняю? Неужели вам мешает стихарь? Он пугает вас? Но под ним я — мужчина… такой же, как те галантные кавалеры, что носят фраки, как самые красивые танцоры Оперы… Если бы… вы знали… как сложен мужчина… мне удалось бы… убедить вас, что между светскими господами и нами, священнослужителями, нет никакой разницы…
Эта речь, такая непривычная для моего слуха, приводила меня в тем большее смущение, что сопровождалась стремительными и весьма смелыми жестами… Я смутно понимала, что девушке пристало бы оказать упорное сопротивление подобному натиску… но я так боялась не справиться со своей ролью, что, вместо того, чтобы схватить ласкавшие меня руки, оттолкнуть колено, пытавшееся раздвинуть мои ноги, я всего лишь шлепала — правда, изо всех сил — по священническим пальцам… Но какой мужчина, скажите на милость, не пренебрег бы подобным наказанием, горя желанием добраться до молодых, свежих прелестей юной красавицы?! Мой агрессор в совершенстве владел такой забавой и, ничуть не сердясь на мой отпор, весело продолжал нападать, проникая всюду, куда хотел. Вскоре он подобрался так близко, что мне пришлось пригрозить — с милой улыбкой, — что я все расскажу тете, как только она вернется.
— Ах-ах-ах! Ваша тетя просто восхитительна! — парировал он, смеясь от души… сорвав с моих улыбающихся губ отнюдь не невинный поцелуй.
Я не собираюсь быть менее искренней, описывая то происшествие, чем была, когда все случилось! Признаюсь, что Его Преосвященство доставил мне такое же удовольствие, как когда-то мой прекрасный юный Бельваль, дело даже зашло еще дальше. Я почти лишилась чувств, поза, которую я приняла на козетке, была самой удобной, и монсеньор не преминул этим воспользоваться: нечто твердое уже причиняло мне некоторую боль…
Но внезапный шум послышался в холле, и хватка победителя ослабла, он едва успел привести в порядок одежду… То была Сильвина, она вернулась с друзьями и наверняка поняла причину нашего смятения.
Глава XVII. Любовные капризы
Прелат, недовольно нахмурившийся при звуках голоса Сильвины, очень быстро справился с собой.
— Какому случаю, мой дорогой племянник, — радостно воскликнул он, — я обязан счастьем видеть вас с этими дамами?
Его вопрос был адресован очаровательному кавалеру, сопровождавшему Сильвину и госпожу д'Орвиль (новую приятельницу тети, с которой мы виделись всего несколько раз). Молодой человек ответил, что, будучи знаком с госпожой д'Орвиль, он имел счастье быть представленным Сильвине, они совершили долгую проулку, и его пригласили отужинать. Любезный епископ благовоспитанно попросил разрешения участвовать в трапезе, как будто находился действительно в чужом доме. Весь вечер прелат проявлял очаровательную веселость, рассказывая смешные истории, над которыми Госпожа д'Орвиль и Сильвина хохотали до слез. Мы же с молодым человеком оставались серьезными, даже рассеянными; мы смотрели друг на друга… мы стремились друг к другу, не зная, что сказать… За столом нас посадили по разные стороны, и мы почти ничего не ели. Я чувствовала, как чьи-то ноги пытаются обследовать мои ступни. Я улыбалась в лицо хозяину ног, читая в его глазах страсть, бесконечно меня смущавшую… Ах, монсеньор! Всего два часа назад вы казались мне красивейшим из мужчин, но так было до тех пор, пока не появился ваш очаровательный племянник!
Вообразите себе девятнадцатилетнего Адониса [2] с благородным и очень красивым лицом, живым и нежным взглядом и цветом лица, которому позавидовала бы любая красавица. У него был лоб, вылепленный грациями, [3] и прекрасные темные волосы. Он был высок, строен, изящен и носил форму гвардейца. А ноги! Ах, какие стройные у него были ноги… Однако все эти детали давали лишь приблизительное представление о редкостной привлекательности шевалье д'Эглемона — так звали племянника монсеньора. Чудно горящие глаза! Белоснежные зубы! Нежнейшая улыбка! Сколько прелести и грации во всех движениях; ни перо, ни кисть художника не способны выразить все достоинства господина д'Эглемона!
2
Адонис — в греческой мифологии прекрасный юноша, возлюбленный Афродиты.
3
Грации — римские богини красоты.
Этот потрясающий смертный принадлежал в ту пору счастливой госпоже д'Орвиль — молодой, красивой, пользовавшейся всеобщим вниманием, созданной для взаимной любви, но творившей всяческие безумства, чтобы покорить, удержать при себе ветреного любовника. Он был рядом с ней всего несколько месяцев — да и то только благодаря тому, что госпожа д'Орвиль преподнесла ему десять тысяч экю, и в ожидании, пока семья простит шевалье расточительность и мотовство, удовлетворяла все его капризы. Эта женщина была утонченной, умной и проницательной, она в мгновение ока поняла, что пылкий д'Эглемон не остался равнодушным к моим юным прелестям, что мне он тоже понравился, а Сильвина, то и дело бросавшая на шевалье страстные взгляды; тоже была не прочь сделать его своей добычей. Уязвленная в самое сердце, госпожа д'Орвиль решила немедленно отомстить, завладев монсеньором. Шевалье не обращал на любовницу ни малейшего внимания, Сильвину вовсе не интересовал наш прелат, и у госпожи д'Орвиль не возникло проблем с осуществлением ее плана. Новизна всегда имела над монсеньором власть, и он поспешил ответить на сделанные ему авансы со всей страстью, надеясь быть вскоре осчастливленным.
Глава XVIII. Глава, в которой повествуется о том, что не случилось. Сон
К каким только тяжелым последствиям могла бы привести создавшаяся ситуация, будь мы подвержены исступлению и вспышкам гнева! К счастью, у светских людей подобные эмоции находятся под надежным собственным каблуком! Как часто месть, предательство и несчастья становятся результатом взаимного столкновения страстей! Преданная женщина, кипящая гневом на неблагодарного любовника, могла бы осыпать его кровавыми упреками, отомстить с помощью железа или яда, а потом заколоть себя кинжалом! Оскорбленный прелат, которому изменила духовная дочь, забывшая, как добр он к ней был, которого обидел наглый племянник, от которого ускользнула девушка, уже бывшая в его власти, мог унизить первую, заточить в долговую тюрьму второго и найти тысячу способов завладеть третьей — тем более, что подобным искусством люди его ремесла владеют в совершенстве! Моя тетя, возмущенная отданным мне предпочтением, могла отослать меня прочь, укорив в измене монсеньора. Наконец, д'Эглемон, потерявший надежду овладеть мною, преследуемый дядей, терпящий навязчивость Сильвины, был способен на любые безумства… К счастью, ничего не случилось: монсеньор, расставаясь со своей новой добычей, знал, как станет вести себя на следующий день; Сильвина, которой шевалье пообещал исполнить какое-то ее поручение, попросила его помнить о данном слове, дав таким образом возможность вернуться в скором времени в наш дом. Меня создавшаяся ситуация более чем устраивала: я не сомневалась, что любезный дворянин, вернувшись, найдет способ поговорить со мной или передать: любовное послание. Я была готова облегчить шевалье его задачу и устранить все препятствия с нашего пути.