Феникс и зеркало
Шрифт:
Клеменс прочистил горло и поджал губы.
– Ты становишься философом, - произнес он наконец.
– Очень хорошо. Отлично. Я помогу тебе, и мы посмотрим, что там за цыпленок вылупится из этого яичка. Но теперь, мастер Вергилий, позволь мне обратить твое внимание на два условия, выполнение которых необходимо, прежде чем мы сможем приступить к изготовлению зерцала. И оба они невыполнимы!
Он подцепил кончиком стала ус, загнул его кверху и скосил вниз глаза. Затем перевернул стило, как если бы собирался писать им, и прицепил к своему поясу. Вытянул руку с двумя оттопыренными громадными волосатыми пальцами.
– Ты не можешь достать медную руду, -
– Ты не можешь достать руду оловянную, - загнул второй.
Легко вздохнув, Вергилий поднялся и, пройдя мимо Клеменса, подошел к столу. Прикрыл колпачком шар, светивший из центра стола. Распрямился - его тень принялась гротескно кривляться в потускневшем свете.
– Знаю, что не можем, - сказал он, зевнув и потянувшись.
– Но должны.
3
Западный край неба еще горел последними красками заката, с крыш стекал горьковатый и сладкий дым - Неаполь ужинал перед тем, как отойти ко сну. Рыба и устрицы, чечевица и репа, масло, креветки и чеснок - небогатый рацион; впрочем, мало кто в Неаполе мог себе позволить все это одновременно. По улице проклацали лошади, прогрохотала одинокая повозка на ночь, для пущей надежности, их отводили вниз, к подножию горы. Возле фонтана Клео усталыми голосами переговаривались женщины, наполняющие амфоры водой, где-то заплакал ребенок, его голос едва слышался в холодеющем воздухе. Подобно горящим бабочкам, тут и там в сумерках затрепетали крохотные огоньки масляных светильников, красновато вспыхивали жерла жаровен, когда кто-то обмахивал уголья или вдувал в печь воздух через деревянную трубу. Со стороны побережья донесся слабый крик: "Хоп-хоп, хоп-хоп..." - это рулевой галеры задавал ритм гребцам, которые вели суденышко в порт.
– Абана! Бахус! Камелия! Дидо! Эрнест! Фортуната! Гаммельгрендель! Геликон!.. Геликон?!
– Голос прозвучал рядом. Его обладательница подзывала кого-то, хлопая в ладоши.
– Геликон?! Ох, мой милый... ну иди же сюда, иди... Индия! Иакинта! Лео! Лео! Лео...
Старая безумица созывала своих котов. Вергилий подошел к парапету, отделявшему его крышу от соседской, сорвал листок базилика, росшего в одном из цветочных горшков, и смял его в пальцах. Поднес благоуханный листик к лицу и перегнулся через парапет.
– А где же Королевич, госпожа Аллегра?
– спросил он.
Свой кошачий выводок старуха кормила рыбными потрохами и прочей требухой и отбросами, которые ей удавалось насобирать за день по городским помойкам, возле причалов и на задних дворах харчевен. Иной раз ей перепадал кусочек и получше, чего-то почти съедобного, когда кто-либо проникался к ней жалостью, либо - что вернее - опасался ее сглаза. Это она съедала сама. Но не потому, что считала себя лучше своих подопечных или более голодной, нежели они - любила пояснять она, - просто потому, что ее вкус извращен, зато ихний остался совершенно естественным.
– Королевич?
– Ее голос стал громче и разборчивее, словно бы она подняла голову и вглядывалась в темноту.
– Королевич, мой господин, отбыл в Египет. Он давно уже говорил мне об этом желании, вот только случая подходящего не выпадало. Не мог же он, в самом деле, отправиться за море на этих ненадежных корабликах - и не возражайте мне, господин, если не хотите потерять моего расположения. Нет, сударь. Но вчера вечером, когда луна была круглая и золотая, кот Королевич сказал мне: "О Аллегра, вскормившая меня, наутро в Александрию отправляется Императорский корабль с господином проконсулом..." Я почти без ума от того, что пришлось с ним проститься.
Синий
Ну, впрочем, возможно, что и в самом деле некие набожные египтяне действительно прихватили с собой Королевича и, ласково прижимая к груди, повезли в деревеньку на Ниле, где он и проведет остаток своей жизни. А после смерти его набальзамируют, похоронят и станут поклоняться ему как божеству. Где тут правда, а где вымысел? С Аллегрой никогда не знаешь наверняка, да и не только с ней одной.
Клеменс ушел домой, недовольно мотая своей лохматой головой и бормоча что-то себе под нос, однако обещал наутро вернуться и обсудить проблемы изготовления зерцала. Вергилий же, оставшись в одиночестве, понял, что работать сегодня не сможет. И вот стоит теперь на крыше и болтает с безумной женщиной. Лишь бы отвлечься от собственных тягот. Да и то - ее увядшая женственность не может упрекнуть его утраченное мужество.
– Ну что же, Королевичу повезло, - вымолвил он.
– Но каково вам, госпожа Аллегра? Вы ведь потеряли его навеки...
Старуха что-то напевала, гундосила мелодию без слов, а ее коты друг за дружкой вылезали на крышу и принимались драть когтями стены ее хибарки. Ну что же, так она жила, и жить так ей нравилось.
– Моя госпожа ненавидит огонь, - произнесла старуха, неожиданно прекратив свои завывания.
Двери "Повозки и солнца" распахнулись, наружу хлынул поток света и запах кислого вина. Из таверны донесся шум, производимый ее завсегдатаями - погонщиками, возницами и шлюхами. Дверь закрылась, и снова стало тихо.
– Как госпожа?
– осторожно осведомился Вергилий.
Но он уже знал ответ, хотя и не представлял себе откуда.
– Императорши нет, мой господин, - пробормотала безумица, нагибаясь за очередной порцией рыбных потрохов и кидая ее стае своих любимцев. Острый, тошнотворный запах отбросов заставил Вергилия вновь прижать лист базилика к лицу: ему вспомнились другие твари - более зловонные и более опасные, чем все коты, вместе взятые.
– Корнелия, - сказал он вполголоса... его мысли блуждали где-то далеко... Корнелия... мускус и розы... да, но куда более опасная, чем кто бы то ни был на свете... на какое-то время... _Если мне придется пройти все подземелья ада, то пусть ад устрашится этого_.
– Корнелия, - повторил он громче.
– Императрица потерялась, - пробормотала старуха.
– Лео! Мирра! Нетлекомб! Орфей! Идите ко мне, киски. Госпожа Аллегра вас покормит. Нет, она не для огня, нет...
Голос старой дамы затих. Самаритяне ли сказали, что после разрушения их храма в Помпеях дар пророчеств перешел к детям, глупцам и безумцам? Не имело смысла пытаться расспросить ее, она уже распростилась с этим днем и лежит в своей хибарке на теплой и вшивой соломенной подстилке, покрытая котами, как одеялом.