Феникс Побеждающий
Шрифт:
Давясь желчью, Фаэтон подумал команду сброса, и пластины костюма рассыпались вокруг. В лицо ударила, ослепила чернейшая вода, чёрная подкладка спешно пыталась помочь, добавить плавучести, надуваясь в пузыри водорода около груди и вокруг плеч.
Его доспех, прекрасный доспех, значивший столь много ещё час назад, стремительно тонул во тьме.
Фаэтон оттолкнул дно, взмахнул руками и ногами и попытался выгрести тяжёлое тело вверх.
Вверх. Ледяная вода мгновенно отняла тепло. Гребки обмякли.
Вверх. Схватка усилилась. Он потерял направление.
Вверх. Он запутался в мягких объятиях водорослей.
Вверх. Впереди звёзды. Где звёзды? Он потерян. Потерял звёзды.
Что за огоньки приближаются? Феи с фонариками, пришли поздравить в победный час? Или в глазах умирающего рябило перед обмороком?
Наступило ничего.
КОШМАР
— Душенька, зачем ты жива?
Слова всплыли, словно вырванные из мифа, из сновидения.
Печаль, глубокая печаль — на нём клеймо,
Невиданных деяний жажда.
Там низкий человек взглянуть до звёзд не мог,
А он — достанет каждой.
— Дафна. Дафна сказала…
Фаэтон расслышал собственный заплетающийся голос. Он говорил вслух? Слова на шкатулке — они списаны из эпопеи Дафны в его честь. [9] До того, как захлебнулся и утонул.
— Значит, для неё ты жив, дитя?
Фаэтон распахнул глаза и ничего не увидел — лишь зеленоватый сумрак и муть.
Тело дёрнулось. Онемевший Фаэтон висел в толще воды и пошевелиться не мог — то ли лоза, то ли какие-то разумные угри мягко, но крепко обвязали его.
— Не высвобождайся, дитя, если не хочешь вред себе нанести. Около — пузырь твоего воздуха, наши дельфины всплывают на поверхность, вдыхают там, погружаются вглубь, выдыхают здесь.
Фаэтон снова попробовал говорить, и на этот раз голос стал чист.
— С кем имею честь общаться?
— Ах, он вежливое дитя, разве нет? Мы — Старица Моря.
Её речь проходила каналы связи в подкладке костюма и звучала сразу в мыслительном пространстве. В рот Фаэтона входила трубка, видимо, медицинского назначения, остальные лозы словно приложили к телу вату. Предплечье было истыкано иглами, чёрное нановещество бодро текло по коже, собирая и развёртывая в себе химикаты. Тепло от реакций приятно согревало Фаэтона.
Фаэтон поводил глазами и сначала ничего не увидел, но потом слева и справа промелькнули серые тени. Подплыла пара дельфинов, и пузырьки свежего воздуха с журчанием заполнили пространство около головы. Фаэтон услышал пронзительное дельфинье щебетание.
— Спасибо, мадам, моя благодарность безгранична. Но всё же обязан предостеречь, что я в ссылке, и те, кто мне помогут, тоже подпадут под запреты Наставников.
— Дельфины наши послушны своей сути, и суть велит заботиться о страждущих. Кружись тут акула рядом, эта частица ума нашего вела иначе бы. Жизнь такова.
(Чем же голос так напоминал о воспоминании давно пропавшей юности — о матери, о Галатее? Может, тем, как величественно, как породисто, как веско он звучал…)
— Ага. Простите, Мадам, но, несмотря ни на что, Вас могут признать виновной за оказанную мне щедрость.
— Дитя и воспитанно, и благородно! Хочешь защитить нас? Нас? — в голосе слышался отзвук исполинского веселья.
— Влияние колледжа Наставников обширно!
— А мы обширней океана. Мы в водорослях, кораллах, прахе на дне, взвешиваем, плывём, тепло отдаём и храним. Вплетены мы в разумы тварей морских, мысль наша бежит от мозга к мозгу то стремительнее молнии, то неспешно, веками, растворена в океанских течениях. Через века и секунды мысль соберётся назад, станет новой формой, росой над нежным тропиком, полетит в приарктических штормах.
Вдох наш усмиряет ураган, наш выдох толкает торговые ветра, мы Гольфстрим изгибаем, мы движем течениями и противотоками, как многокилометровыми рукавами, и одновременно ведём счёт каждой клетке планктона, дающей воздух миру вашему. Хищники, жертвы догоняют друг друга, текут и перетекают, как кровь из вены в артерию, движимая биением сердца могучего. Наши части древнее любой жизни, древнее остальных Цереброваскулярных, древнее всех Композиций, кроме одной. Дорогое дитя, ты и вообразить нас не можешь — так как представить, что мы испугаемся твоих Наставников? О мире на суше ничего не знаем, а Наставники на ней нам безразличны. Только единственный человек Земли нам по имени известен, один он судьбой своей восхищает вековые, всемирные мысли.
Фаэтон знал, что в Золотой Ойкумене, кроме Старицы Моря, никого подобного не обитало. Сочетание Цереброваскулярной нейроформы с ментальной архитектурой Композиции конгресс психиатров-конформуляторов признал чрезмерно странным. Она была такая одна.
И она была старой, очень старой. Некоторые её организмы и механизмы хранения сознаний восходили ещё к первому Экологическому Осмотру Океана, произошёл который в середине Третьей эры.
Фаэтон спросил:
— Кто же он? Тот единственный, которого вы знаете?
— Он сжал течения наши, секунду или век назад, Луну передвинув. Имя ему Фаэтон.
По Фаэтону пробежала дрожь, дыхание перехватило. Испуг? Изумление? Он не понял.
— Что вы знаете об этом Фаэтоне?
— Мы ждём его пять вечностей, миллионы лет истории людской.
— Как вы могли ждать так долго? Ему всего три тысячи.
— Нет, ему больше, ибо он — старейшая мечта человеческая. И до того, как люди звёзды знали, их мифы населяли небеса ночные созданиями с крылами, ангелами, богами, колесницами в огне. Ждали мы, всё время ждали, гонца, вернущего дар Прометеев на небосвод назад.