Феникс в огне
Шрифт:
— Юлий! Сейчас. Пожалуйста. Все остальное может подождать. Слова подождут.
Сабина улеглась на землю и увлекла его за собой. Юлий проник в нее. Она обвила его ногами и прижала к себе так крепко, что ее упругие мышцы показались ему тисками. Он попытался двигаться медленно, но Сабина торопилась, нанизывалась на него снова и снова, пока он наконец не почувствовал, что вот-вот расплавится в ее чреве.
— Вот как я хочу умереть, — прошептала она между судорожными вдохами. — Только так. Чтобы во всем мире не было места ни для чего кроме нас. Одних только нас!
В лесу было темно, и все же Юлий различал ее лицо. Ему на всю жизнь врезался в память взгляд Сабины, наполненный бесконечным счастьем, пронизанным опустошительной болью. Юлий не знал, как его описать, как понять. Эти два противоречивых чувства не затмевали друг друга, а каким-то образом оставались рядом.
Юлий мог бы остановиться, покинуть ее чрево, нежно обнять Сабину, спросить, в чем дело, утешить, попытаться облегчить боль, терзающую ее. Но он слишком хорошо знал верховную жрицу Весты.
Она была полностью независима с семи лет, когда появилась в храме и начала изучать древние ритуалы. Ее с ранних пор учили сознавать собственную значимость. Теперь эта независимость уже была неотъемлемой частью ее натуры, избавиться от которой было невозможно.
Юлий не мог оскорбить ее попытками утешить. Сейчас ей нужно было нечто гораздо более агрессивное и неумолимое.
Последние движения любви сопровождались шелестом ветра в листве и сдавленными восклицаниями, вырвавшимися у обоих. Юлий сдерживался до тех пор, пока не услышал, как Сабина выкрикнула ту самую песнь мучительного наслаждения, которую он ждал. Прежде чем дать волю своей страсти, он успел подумать, что она была права. Действительно нет ничего лучше такой смерти. Это было бы гораздо милосерднее, чем то, что, возможно, их ждет.
Когда все было кончено, даже ветер затих. Стараясь не разрывать объятий, они сели и разложили то, что принесли с собой. Всем женщинам, даже жрицам, было запрещено пить вино, но оба выпили немного и закусили пирогом, который испекла Сабина.
После этой легкой трапезы она поднялась на ноги и повела Юлия к заводи. Это купание тоже было частью их ритуала. Они погрузились в воду, теплую там, где били горячие источники, и холодную там, где стекал со скал ручей.
Под водой их руки метнулись маленькими рыбешками. Его ладони обхватили ее груди, ласково пощипали соски, затем скользнули вниз и проникли между ног, где обнаружили другую влагу, куда более шелковистую и гладкую, чем вода. Ее пальцы сразу же устремились между его ногами, сомкнулись вокруг естества и принялись гладить, возбуждать его.
Юлий прижался к Сабине сзади, снова проник ей в чрево и стиснул руками бедра.
— Какой же ты жадный! — прошептала она.
— Разве с тебя уже достаточно?
— Нет, и никогда не будет.
— Ты хочешь меня снова?
— Да, хочу. А потом еще и еще.
Юлий рассмеялся, радуясь ее ненасытности, отметая мысль о том, что это запрещено. Если бы он пустил ее в свое сознание, то она похитила бы у него мгновение сладостного экстаза, которое все выше поднималось из самых потаенных глубин его тела.
— Сейчас!.. — прошептал Юлий, так как знал, что Сабине нравится, когда он ее предупреждает.
Она подалась назад, прижалась к нему и начала ритмично двигаться, прекрасно зная, что именно и как долго ей нужно делать, чтобы достичь верха наслаждения одновременно с ним и в этот раз, который, как они оба понимали, мог оказаться последним.
Потом они закутались в одеяла, принесенные Юлием, сели рядом, и он наконец заговорил о том, о чем никому из них говорить не хотелось, то есть о тех переменах, которые должен был принести в их жизнь новый императорский эдикт.
— Настала пора бежать отсюда, — сказала Сабина. — Я уже давно думаю об этом. Можно будет захватить с собой что-нибудь из сокровищ, изваяние или камни, и просто исчезнуть где-нибудь, уехать туда, где никому не будет никакого дела до того, кем мы были прежде. В Риме не осталось места для нас троих и для наших грехов.
Юлий язвительно рассмеялся.
— Похитить камни? Стать преступниками?
— Но мы с тобой и так ведь уже преступники, разве нет?
Только сейчас до Юлия дошло, что он не расслышал одну важную часть того, что говорила ему Сабина, или расслышал, но не придал этому значения. Может, эта новость напугала его так, что он запер ее мысль в самый отдаленный уголок сознания?
Если это правда, то вскоре на свет появится наглядное и неопровержимое доказательство того, что они нарушили закон. Тогда им уже не будет спасения.
Возможно, другая женщина объяснила бы это словами, но Сабина лишь молча взяла его руку и положила ее себе на живот, который уже успел чуть округлиться. Ее кожа была теплой, шелковистой и гладкой.
ГЛАВА 17
Нью-Йорк. Вторник, 10.48
Рейчел пришла на аукцион «Кристи», чтобы поучаствовать в борьбе за три картины, которые хотел приобрести дядя Алекс. Одну ей удалось купить, вторую она упустила. В ожидании, когда вынесут третью картину, Рейчел раскрыла сотовый телефон, чтобы позвонить дяде, рассказать ему о ходе аукциона и узнать, можно ли превысить предел, который он установил перед отъездом. После нескольких лет погони за ювелирными украшениями и драгоценными камнями Рейчел чувствовала себя на аукционах вполне комфортно и даже получала удовлетворение от процесса. Но только не сегодня.
Несмотря на непрерывно работающие кондиционеры, в зале было жарковато. Это был не тот жар, который Рейчел ощущала в своей фантазии — а теперь она именовала это именно так, — но что-то похожее. Народу собралось слишком много, что привело к повышению температуры. На продажу были выставлены сто двадцать работ известных мастеров. На торгах присутствовали кураторы большинства ведущих музеев и частные коллекционеры или их представители.
— Лот номер сорок пять, — бесстрастным голосом объявил распорядитель аукциона.
Рейчел пристально посмотрела на картину. На холсте был изображен Вакх. Полотно не было подписано Караваджо. Считалось, что его написали его ученики, а сам мастер добавил несколько деталей. Несмотря на то, что на картине отсутствовала подпись великого мастера, от нее захватывало дух.
Краски сверкали, композиция соответствовала всем канонам классического стиля. Черты лица молодого бога были тщательно прописаны. Рама, на взгляд Рейчел, оказалась слишком уж затейливой и, может быть, чуть тяжеловатой для картины, но это не имело никакого значения.