Феникс в огне

Роуз М. Дж.

Юлий и его товарищи не пребывали в заблуждении. Если они хотели остаться в живых, то им нужно было отказаться от своей веры или хотя бы притвориться, что отказались. Если у них были какие-то планы на будущее, то им требовалось смягчить часть своих собственных законов и приспособиться к новым порядкам. Однако в настоящий момент перед ними стояли гораздо более серьезные проблемы.

Император Феодосии не был святым. Борьба велась не между одним богом и многими богами, не между обрядами и спасителями. Каким мудрым оказался Феодосии, и какими нетерпимыми были его епископы! Они вступили в сговор, желая убедить всех в том, что тот, кто не примет

новую веру, будет страдать не только в этой жизни, но и в следующей, причем гораздо сильнее. Опасность для всех жрецов, для всех старых культов, для всех тех, кто придерживался прежних порядков, возрастала день ото дня. Молодой жрец, которого сегодня утром Юлий увидел в сточной канаве, был еще одним предостережением остальным фламинам.

Люди повсюду откликались на призыв императора поддержать новые законы и публично объявляли об обращении в новую веру. Однако за закрытыми дверями шли другие разговоры. Те римляне, которые всю жизнь молились старым богам и богиням, не теряли надежды на отмену указа о новой религии. Да, на людях они заявляли о верности своему императору, тем самым защищая себя. Однако Рим оставался городом предрассудков, каким бы современным он ни был. Простые граждане боялись императора, но еще больше они опасались тех напастей, которые могли обрушиться на них, если они порвут со старыми ритуалами. Внешне в империи сохранялось всеобщее повиновение. Люди будто бы бурлили энергией, способной совершить религиозную революцию, но на самом деле во всем этом было много фальши.

Хотя Юлий понимал, что долго так продолжаться не может. Он знал, что старые порядки будут понемногу отмирать вместе с каждым убитым жрецом, с каждым разграбленным и разрушенным храмом, пока наконец не исчезнут окончательно.

Впереди показались кряжистые, узловатые стволы могучих деревьев, ветви, склонившиеся под тяжестью листвы. Лес был таким густым, что свет пробивался сквозь него лишь узкими полосками, выхватывал отдельные ветки с блестящими изумрудно-зелеными листьями или пятна земли, покрытой слоем мха.

Здесь росли миртовые деревья, кипарисы и роскошные лавры, однако именно благодаря дубам эта роща считалась священной. Здесь, подальше от повседневной суеты, жрецы совершали древние обряды и молились своей богине.

Юлий опустился на замшелый валун и стал ждать Сабину. Сюда, за несколько миль от городских ворот, уже не долетал топот марширующих солдат, крики спорящих горожан и шум проезжающих колесниц. Юлий больше не чувствовал запаха страха и не видел печали в глазах самых обычных людей, не разбиравшихся в политике, которым было страшно. Роща была наполнена лишь пением птиц и журчанием ручейка, стекающего в небольшую заводь из расщелины в камнях.

Священная область уходила глубоко в лес. Юлий приходил сюда часто, но ему до сих пор казалось, что он никогда не сможет познать все тайны, заключенные здесь. В лесу не было ничего обыденного. Каждое дерево представляло собой скульптурную композицию из ветвей, разделяющихся на новые побеги и покрытых таким несметным количеством листьев, что пересчитать их не смог бы ни один человек. Они переливались в свете, намного более мягком и нежном, чем где бы то ни было еще в Риме. Каждая пядь земли была покрыта огромным числом трав, мхов, тенелюбивых растений и цветов.

Когда Юлий был мальчишкой, наставники рассказывали ему о том, что именно в этой роще богиня плодородия Диана выполняла свои обязанности вместе со жрецом. Их называли царем и царицей леса. Они были связаны узами брака и превращали весенние почки сначала в летние цветы, а затем — в осенние плоды.

Мальчишки исподтишка смеялись, переглядываясь друг с другом, и сочиняли истории о том, чем еще занимались царь и царица в лесной чаще, шутили по поводу тех вакханалий, которые наверняка происходили в этой роще, пусть даже и священной. Все они знали, чем мужчины занимаются с женщинами и с другими мужчинами. В этом не было никакой тайны, ничего постыдного.

Священными были лишь девственницы-весталки. Они давали обет целомудрия и взамен почитались превыше всех римских женщин и большинства мужчин. Эти жрицы были могущественными, независимыми, свободными во многих отношениях. Их не связывали оковы материнства и людские законы.

В обмен на это могущество и значимость каждая весталка отказывалась от своего права на физическую близость с мужчиной до тех пор, пока не истечет ее тридцатилетний срок служения богине. Первое десятилетие проходило в учении, на следующие десять лет весталка становилась верховной жрицей, а последнюю треть срока обучала следующее поколение. Кое-кто считал, что от этих женщин требуют слишком многого, другие с этим не соглашались. С шести, восьми или десяти лет и до тех пор, пока ей не исполнялось тридцать шесть, тридцать восемь или сорок, женщина хранила целомудрие. Она была обречена никогда не ощущать прикосновения мужской руки к своему телу, не принимать его плоть между своих ног. Весталки никогда не отдавались жарким взглядам мужчин, приходивших к ним как к жрицам, но видевших под покрывалом женщин. Такое воздержание считалось делом естественным и хорошим.

Если жрица Весты проигрывала борьбу с добродетелью, то рассчитывать на снисхождение ей не приходилось. Наказание было суровым и неотвратимым. Провинившуюся погребали заживо. Это было жестоко. Но весталки считались священными и неприкосновенными. Лишь немногие из них нарушали обет.

Время от времени кому-нибудь из благородных патрициев сходило с рук совращение весталки. Император Адриан похитил одну из них, сделал ее своей женой, и с ними ничего не произошло. Однако несколько столетий из двадцати одной весталки, сблизившейся с мужчиной, семнадцать были погребены заживо. Пятнадцать мужчин, совративших их, также расстались с жизнью. Закон суров, но это закон.

Юлий на мгновение подумал, что если бы они с Сабиной приняли новую религию, насаждаемую императором, то смогли бы жить вместе, в открытую, ничего не опасаясь. Но как можно отказаться от всего, во что веришь? Это было бы величайшим святотатством.

— Юлий!

Он услышал ее раньше, чем увидел, и вот она вышла в полосу солнечного света. Ее рыжие волосы будто вспыхнули огнем. Белые одежды засияли. Юлий подошел к ней, улыбнулся и на несколько минут забыл зверски замученного жреца, которого видел сегодня утром, и даже то, что это означало для их будущего. Сабина остановилась в футе от него. Какое-то время они просто любовались друг другом.

Наконец-то!

— У меня плохие новости, — первой нарушила молчание Сабина. — Ты знаешь, что Клавдий убит?

— Да. — Юлий не стал рассказывать о том жутком зрелище, с которым он столкнулся по пути в рощу.

— Что это значит? Почему убит еще один жрец? — Сабина покачала головой. — Нет, давай не будем говорить об этом. Только не сейчас. Об этом можно будет побеседовать потом.

— Да.

— Сколько раз мы с тобой уже встречались здесь? — спросила она. — Пятнадцать? Двадцать?