Феникс
Шрифт:
— Люди, — третий раз напомнил рейхсфюрер. — Только люди. Думайте об этом, капитан… Схему размещения и использования получите сегодня. Обеспечьте состав полностью. Выполнение согласуйте с бригаденфюрером Шелленбергом.
Конечно, все, связанное с заданием, Ольшеру мог передать Шелленберг, но рейхсфюрер счел нужным лично предупредить начальника «Тюркостштелле». Люди — у капитана. Это его «собственность», это его специальность. Так понял цель разговора с шефом гауптштурмфюрер. Понял еще, что Гиммлер запомнит поставщика людей и, если приказ будет выполнен, проявит к нему внимание и благосклонность. Звание капитана давно казалось Ольшеру слишком маленьким для начальника «Тюркостштелле».
Выполнение
— Вы плачете… — сказал он грубо и насмешливо, — а я предупреждал вас о печальном конце.
Рут привез в гостиницу «Бристоль» все тот же Лю-дерзен, тихий, вежливый, исполнительный зондерфюрер. Привез, проводил в номер, пожал со значением руку жене президента и неслышно исчез. Ему предложено было дежурить внизу, в машине.
Номер оказался аскетически скромным — никаких намеков на роскошь, никакого уюта: все темное, все холодное, все официальное. Здесь не отдыхали, не развлекались — здесь вели деловые разговоры. Это почувствовала Рут, как только переступила порог, как только увидела сидящего за круглым полированным столиком капитана — олицетворение сухости и злобы. Она не знала, о чем будет разговор, но догадывалась, в какой форме. Ей сразу захотелось плакать.
И Рут заплакала. Наверное, так можно избежать удара. Можно смягчить приговор. Просто задобрить сердце человека, от которого зависит твоя судьба.
Ольшер сидел и смотрел на фрау Хенкель, которая, прислонясь к стене и обхватив рукой гардину, жалобно всхлипывала. Нет, она не играла в несчастье — капитана трудно было обмануть. Рут лила настоящие слезы. Рут страдала.
Капитан дал шахине выплакаться. Не до конца, правда. Платочек Рут еще не коснулся лица, только плыл в ее пухлой руке к глазам, когда Ольшер сказал:
— Вы плачете. А я предупреждал вас…
Она ждала расплаты.
— Ну?! — потребовал гауптштурмфюрер.
Надо было отвечать, надо было произносить какие-то слова, а что могла она сказать начальнику «Тюркостштелле?» Пусть говорят слезы.
— Вы когда-нибудь обретете хозяина? — спросил цинично Ольшер. Цинично, с раздражением, с прямотой, которая заставила вздрогнуть даже Рут. Все-таки она была женой президента, женщиной, наконец. И не только цинизм поразил фрау Хенкель. Смелость капитана. Еще недавно она считала себя противником Ольшера. Теперь — служанкой. Служанкой, нанятой на черную работу. Причем произошло это не по вине Рут. Не потому, что она совершила ошибку. Трагически непоправимое случилось где-то за пределами ее собственной жизни. Вообще случилось.
— У меня должен быть хозяин? — Рут вытерла слезы, она выглядела жалкой и несчастной в эту минуту.
Ольшер мог посочувствовать шахине. Мог подсластить пилюлю. Но мягкость исключалась из плана, задуманного гауптштурмфюрером. Да и к чему отвлекающие от цели сентименты? Ему незачем заигрывать с женой президента, незачем строить хитроумную западню. Настало время прямых действий.
— Да, — отрубил он. — И притом один хозяин.
— Кто же? — робко спросила Рут.
— Во всяком случае, не барон Менке.
Дальнейшие уточнения не требовались. Было ясно, чего хотел капитан. И ясность эта окончательно сломила Рут, убила ее надежду. Она вздохнула:
— Неужели дела так плохи?
Сегодня шахиня была искренней. По вздоху капитан почувствовал это. Почувствовал и забеспокоился — если фрау Хенкель поняла трагичность положения, то как оценивают катастрофу на Волге люди более осведомленные? Что думают они? Может быть, Рут сделала печальный вывод по вине начальника «Тюркостштелле»? Слишком резко очертил он границу между СС и рейхстагом, отстранил Менке, сбросил его со счета. Во всяком случае, игнорирование барона, трубившего о близкой победе, могло внушить страх шахине. Хотя к чему иллюзии?
— Да, плохи.
Вот теперь должны были политься слезы. Обильные. А Рут, напротив, совсем стихла и высушила торопливо глаза платком. Она восприняла несчастье, павшее на всех, как новое осложнение, из которого надо выпутываться. Больно, конечно, сознавать собственное поражение, — фрау Хенкель воспринимала войну не отвлеченно: война помогла ей, диктору «Рундфунка», идти к цели. Идти с помощью барона. Идти быстро. Если же Менке не способен больше быть поводырем, то это его личная беда. При чем тут Рут?
— И нет выхода? — уже спокойно спросила она.
— Я назвал его.
— Вы сказали: «не Менке».
Ольшер постучал раздраженно пальцами по сверкающему полировкой столу.
— Этого недостаточно? Или у фрау есть еще хозяин?
— Их нет вообще.
— О-о! Наконец я встретил независимую женщину. Она сможет сделать выбор по собственному вкусу.
Выбор давно сделан. Это — Менке. Не произойди нелепой истории с Паулюсом, она бы осталась верна барону: умному, тактичному старичку, подобравшему на Шонгаузераллей неразборчивую в чувствах, но тщеславную девчонку. Он нашел у ее предков голубую кровь и даже отца Рут, тихого, застенчивого Пауля Хенкеля, назвал прямым наследником какой-то знаменитой фамилии. Им, Хенкелям, скромно живущим в одном из больших, скучных серых домов Берлина, оказалась уготована другая судьба. Если не всем, то хотя бы юной Рут. О ней Менке и решил побеспокоиться. Надо честно сказать, барон умело повел младшую Хенкель к цели — туманной вначале, но обрисовывающейся все яснее и четче. Дух захватывала высота. Где-то рядом уже была последняя ступень. Сама Рут помогла барону создавать будущее. Она умела драться за себя, умела и жертвовать кое-чем во имя главного. Намека Менке было достаточно, чтобы Рут привела в исполнение самый рискованный план. Последние месяцы ей пришлось поработать по-настоящему, и, кажется, такая работа пришлась фрау Хенкель по нраву. У нее обнаружился настоящий талант. По крайней мере, президент мог радоваться такому сподвижнику. Его оберегали от опрометчивых поступков, ему подсказывали, что делать сегодня и завтра, за ним следили во время трудного подъема по опасной лестнице, ведущей к власти. Рут не только стояла на страже, она очищала дорогу. Теперь эту тяжелую и не всегда чистую работу надо было делать без Менке.
— Мой вкус уже не имеет никакого значения, — разочарованно произнесла шахиня. — Выбор диктуется необходимостью.
— Что же, это радует меня. Садитесь, фрау. Я объясню ваши новые обязанности.
— Обязанности?
— Именно.
Она не села. Не отошла от гардины, лишь выпустила ткань из рук. Раскрыла сумочку, вынула сигарету и стала закуривать.
— Садитесь, — требовательно повторил Ольшер.
— В присутствии хозяина слуге сидеть не положено.
— Вот как! — капитан насмешливо скривил губы. — Курить тоже не положено.
— Вам придется смириться с этим пороком, вы наняли служанку, не поинтересовавшись ее привычками…
— Ну, довольно, Рут… — гауптштурмфюрер нехотя поднялся, подошел к фрау Хенкель и взял ее за плечи. — Нам не следует замечать недостатков друг у друга. Они могут помешать работе. — Ольшер смотрел ей в лицо, ожидал ответного взгляда, а Рут упрямо уставилась в пол, в небольшой рыжий коврик, аккуратно расстеленный у кресла. Грусть придавала ей неповторимую прелесть, волнистые пряди волос, выбившиеся из-под белой меховой шапочки, спадали на щеку и своей устремленной вниз линией дополняли скорбный облик Рут. Она была все-таки чертовски хороша, эта распутная шахиня. Старый барон знал, кого поднять на трон мифической Туркестанской империи. — Мы должны стать друзьями, — примиренчески объявил капитан. — Хорошими друзьями.