Феникс
Шрифт:
— Я рад за вас, — подчеркнул Ольшер.
Он вернулся к окну и оттуда, с какой-то предполагаемой высоты, призвал Исламбека:
— Вы нужны Германии!
Это было последнее в инсценировке капитана. Кульминация. За ней следовала деловая часть:
— Война подошла к поворотному пункту. Фюрер меняет стратегию, в которой все будет необычно и молниеносно. Я сообщаю эту тайну, веря в вашу преданность рейху и полагая, что передо мной один из исполнителей плана фюрера.
Речь Ольшера звучала для Саида как страшный приговор:
— Первый заход по вашему паролю дал блестящие результаты, — продолжал Ольшер. — Он вам известен. Установлена связь с людьми Мустафы Чокаева. Мы приступили к действиям более широкого масштаба, и в этих действиях возрастает роль господина Исламбека. От вашего имени пойдут шестерки на встречу с друзьями Чокаева, которые готовы оказать Германии неоценимую услугу…
Торжественность в голосе капитана померкла. И поза изменилась. Он опустился в кресло. Устало откинулся на спинку. Возможно, Ольшер действительно был утомлен — Главное управление не прерывало работу даже ночью. В любое время могли позвонить от Кальтенбруннера, или Шелленберга, или даже от рейхсфюрера Генриха Гиммлера и капитан должен был быть на месте.
— Как мать? — спросил Саид.
— … неоценимую услугу, — не услышал вопроса капитан. — Разговор теперь пойдет об уничтожении крупнейших объектов.
— Как мать? — уже громко, с тревогой в голосе, повторил Исламбек.
— Ах, вы о матери! — устало изрек капитан и остановил свой взгляд на лице Саида. — Она стара, господин шарфюрер… Очень стара и больна… Жаль, конечно…
— Ее убили? — почти вскрикнул Саид.
— Что вы, шарфюрер… Как можно… Просто ее участие уже… излишне, — закончил капитан.
Саид сжал губы. Еще одна беда постигла его сегодня… Уходит мать… Самое светлое… Самое дорогое…
Ольшер переложил на столе бумаги — искал что-то или просто занимал себя во время паузы. Потом вернулся к Саиду. За несколько секунд Ольшер переродился. Усталости на лице не было. Дремоты не было. Ожил гауптштурмфюрер. Словно избавился от скучной обязанности, а разговор о матери Саида являлся такой скучной обязанностью для начальника «Тюркостштелле». Снова началась настоящая работа.
— Нужны новые связи… Широкие. Надежные.
— Абдурахман, — напомнил Саид.
— Еще!
— Я должен подумать.
— Думайте!
— Необходимо время.
— Сколько?
Саид мог назвать любой срок — часы, дни. Даже неделю. Ему не надо было вспоминать, но надо было придумывать. А прежде следовало разобраться во всем, что узнал от Ольшера.
— Не знаю, — пожал плечами Саид. — Несколько дней…
— Много.
— Если мысль придет раньше…
— Должна прийти, — утвердил капитан.
— Буду стараться, господин гауптштурмфюрер.
Прощаясь, Саид спросил Ольшера:
— Анвар Каримов оправдал ваши надежды?
Не сразу ответил Ольшер. И ответа искал не у себя, а у Исламбека. Смотрел на него, колол глазами. Хотел, видимо, понять, что нужно шарфюреру.
— Вы сделали удачный выбор… Гундт доволен…
Не Ольшер, а Гундт доволен. О себе он умолчал.
Что правда и что нет? Какая-то правда была во всем ворохе новостей и событий, обрушившихся на Исламбека. К ней прибавилась еще полуправда, принесенная Азизом.
— Тотальная мобилизация, брат… Слышал?
— В Германии?
— Зачем в Германии. Немцы меня не интересуют. В комитете…
Они сидели в маленьком ресторане у Ангальтского вокзала и ели котлеты из свеклы. Темные, подрумяненные брикетки, чем-то напоминавшие мясо. Не запахом, не вкусом. Видом. И это было уже приятно. Пока несешь ко рту, думается о прошлом.
— Дрянь жизнь… — ворчал Азиз. — И лучше уже она не будет…
— Ты не веришь в победу?
— Хе! Кто теперь думает об этом. Не угодить бы в котел с кипящим маслом.
— Когда-то ты обещал мне плов в Берлине.
— Я обещал? Смеешься, брат. Мустафа Чокаев обещал. С него и требуй.
— Посылаешь меня на тот свет?
— Мы все там будем.
— Рано еще. Пока поедим котлеты из свеклы и мушель-салат.
Азиз состроил такую грустную мину, что Саид невольно улыбнулся. Плаксивое выражение никак не шло к его круглым, упитанным щекам и веселым усикам. Теперь они потеряли острые кончики, свисавшие к краям губ, как у большинства мусульман, и с помощью парикмахера обрели модную форму — а-ля Гитлер.
— Хорошо, что еще дают пиво, иначе сдохнешь от тоски.
— Могу угостить даже вином, — проявил заботу о друге Саид.
— С какой это радости?
— Ты же слышал утром радио.
Азиз прищурился, будто Исламбек был далеко и следовало разглядеть его получше.
— Хе… Не много ли ты на себя берешь, брат?
— Сколько шея вытерпит.
— Ой, сломается. Верблюд и то не всякую ношу несет, а шея у него вон какая…
— Ну, то верблюд… — Саид подозвал официантку и попросил бутылку сухого вина. — Один бокал, — пояснил он девице с миловидным лицом. И когда она ушла, напомнил Азизу о начале разговора: — Так откуда ты взял, что в комитете тотальная мобилизация?
— Пауль Хенкель сказал.
— Тоже мне источник.
— Не смейся, старик все знает.
— Откуда?… Рут с ним не в ладах. Не любит ее Пауль.
— Зато Каюмхан как к отцу относится.
— «Отец» — христианин, а сын — мусульманин, забавно…
Принесли вино, и Саид наполнил бокал Азиза. Тот не протестовал, но перелил вино в кружку из-под пива и сцедил туда остатки из бутылки. Припал к вину. Осушил кружку залпом. Вытер губы ладонью. Отдышался. Хмелек побежал по глазам его. Злой хмелек.