Феникс
Шрифт:
На столе появилась вторая бутылка. Азиз тотчас опрокинул ее, и зеленовато-желтое вино, действительно похожее на яблочную жижу, с бульканьем хлынуло в пивную кружку.
— За унтерштурмфюрера СС.
— Кого ты имеешь в виду?
— Тебя, брат. — И прежде чем выпить, Азиз довольно похлопал себя по груди. — Нет, неплохую лошадку я выбрал. А? Признайся. На ней мы далеко уедем.
— А куда ты собираешься?
— Только не туда! — ладонь Рахманова описала в воздухе кривую, обозначающую какое-то смутное направление. — Там мне делать нечего…
Яблочная жижа все-таки давала о себе знать. Набрякшие,
— Кто же тебе сказал о смертниках?
— Каких смертниках? — очнулся Рахманов… — А, об этих… которые… — веки снова приподнялись. С трудом. На короткое время, чтобы дать возможность Саиду прочесть мысли друга. — Они тебя интересуют?.. Хорошо… Что я получу за них?..
— Болтун, — махнул рукой Саид.
— Твой долг и так велик… Станет еще больше.
— Чем богаче должник, тем надежнее оплата.
— Хе! Это истина… Выходит, мои смертники ценятся как золото?
— Они копейки не стоят, но человек, который о них знает…
Азиз снова полез по скатерти к Саиду.
— Сколько?
— За эсэсманна — грош.
— Не себя продаю.
— Кого же?
— Опять в долг хочешь…
— За мной не пропадет… — Азарт тронул и Ислам-бека. Приходилось торговаться. Так просто Азиз ничего не отдавал, ничего не ронял. Тайны были товаром для него. Дорогим товаром.
Рука доползла до Саида, вцепилась в борт кителя. Притянула к себе. Поближе:
— Каюмхан…
Шепоток. Похожий на вздох.
Исламбеку пришлось вскинуть брови — показать удивление. Азиз требовал этого. Ведь продан лучший товар. Сам президент. Радуйся, шарфюрер. Ликуй. У тебя в руках вещь, которой нет цены. Переправь ее немцам. Или еще кому. Заработай.
— Сам слышал? — уточнил Саид.
— Сам… «Отец» говэрил Баймирзе. За дверью…
Пальцы разжались, и исламбековский китель получил свободу. Ненадолго. Что-то вспомнил Азиз, опять заграбастал серо-зеленое жидкое сукно, смял его.
— Еще есть…
Немало товара накопил Рахманов. Душа не вмещала. Наружу просились тайны.
— Сумею расплатиться? — желая подзадорить друга, спросил Саид.
— Недорого… за бутылку жижи…
Исламбек моргнул, соглашаясь.
Однако Азиз не сразу выдал товарец, подержал за пазухой, будто решал, не мало ли запросил, не продешевил ли. Потом с отчаянием — была не была, — бросил:
— На Шонгаузераллей приезжало гестапо…
Не требовалось большой догадливости, чтобы понять, почему политическая полиция заинтересовалась квартирой туркестанцев. Для Саида все было ясно. Что ему удалось сделать, услышав новость, это не обнаружить волнения. Так же внимательно продолжать смотреть на Азиза, изучать его полузакрытые веками глаза.
— Зачем им понадобился старый Хенкель? — спокойно спросил Исламбек.
Любой другой вопрос мог принять Азиз, самый нелепый, самый глупый. Но этот! Он остолбенел: наглость Саида перешла всякие границы. Его просто нельзя было терпеть. Сначала Рахманов открыл удивленно рот, потом улыбнулся — друг, наверное, шутил. Потом побагровел от злости:
— Ты что?
— Ничего.
— Нет, за кого ты принимаешь Азиза?
— За серьезного человека.
— Так я серьезно и говорю — было гестапо.
— Понял. Для чего приезжали, спрашиваю?
— Не кофе пить, конечно.
— Вот именно. Кем-то интересовались?
— Тобой.
— Прямо сказали?
— Нет. Но искали что-то. Вещи перебирали.
— Наши?
— Да.
— Может быть, твои?
— Хе, зачем я нужен гестапо. Азиз маленький человек…
— Хенкель сказал?
— Он.
— И старый Пауль подумал обо мне?
— Я подумал…
Азиз не ошибался. Это понимал Исламбек. Словесная игра нужна была для уточнения: значит, гестапо от подозрений и наблюдений перешло к проверке Саида. Похоже на завершение операции. Нужны какие-то улики. Для окончательного удара. На Шонгаузераллей они ничего не нашли и не могли найти. Что же им хотелось обнаружить?
— Ну! — подтолкнул друга Азиз.
— Что тебе?
— Заказывай вино.
— Стоит ли?
Азиз развел руками:
— Я честно продавал… И, признайся, недорого.
— Черт с тобой… Фрейлейн, еще бутылочку!
2
Совещание у начальника «Тюркостштелле» было назначено на 8 часов вечера. Без пяти восемь последний из вызванных штурмбаннфюрер Гундт прошел в кабинет Ольшера, и дверь закрылась.
Вошла еще Надие. Робко. В руках, как всегда, она держала голубой блокнот и голубой карандаш — свое оружие. Вошла и оглядела ряды стульев — где ей сесть. Обычное место секретаря — у пристолика, рядом с капитаном, — оказалось занятым. Толстый подполковник СД, с совершенно лысой головой, сверкающей в лучах люстры, по-хозяйски расположился подле Ольшера и старательно ковырял длинным ногтем мизинца в зубах. Можно было устроиться за вторым столиком, у часов. Там иногда делала записи Надие. Но это далеко от капитана и плохо слышно — на совещаниях в отделе говорили довольно тихо, — Ольшер сам не повышал голоса и не давал повода другим напрягать голосовые связки. Пришлось переводчице избрать боковой столик.
Почему-то Надие волновалась. Даже карандаш в руке вздрагивал, когда она шла мимо сидящих эсэсовцев. Трудно оказалось преодолеть эти несколько коротких метров. Слава богу, очень коротких. И вдруг у самых часов, собираясь уже опуститься на стул, она услышала:
— Сегодня вы нам не понадобитесь, фрейлейн Надие.
Неужели капитан не мог сказать это раньше, до начала совещания? Сказать наедине. Теперь надо под обстрелом двух десятков глаз протопать назад, к двери, открыть ее, чувствуя за спиной торопящий взгляд гауптштурмфюрера.
— Ко мне никого не пускать!
Приказ Ольшера прозвучал, когда Надие затворяла за собой тежелую, массивную дверь, обшитую с обеих сторон звуконепроницаемой тканью. Глухую, как крышка гроба.
Несколько минут Надие стояла пораженная несчастьем.
Да, это было несчастье — лишиться возможности присутствовать на сегодняшнем совещании. Еще утром она поняла — готовится что-то очень важное и чрезвычайно секретное. Собственно, важность подчеркивалась во всех телефонограммах, разосланных участникам. А что совещание сверхсекретное, стало ясно лишь в полдень, когда комендант управления сменил дежурных и запретил выдачу обычных пропусков к Ольшеру. Такое предпринималось только в особых случаях.