Феникс
Шрифт:
— Хорошо. Фамилия человека? Капитан должен немедленно принять меры.
Требует от него, Азиза, богатство. Как он может отдать, не получив ничего взамен? Спасения не обретая?
— Мне нужна гарантия…
Пайку хлеба, ту самую пайку требует он. Всего лишь. Надие собрала силы и посмотрела в глаза Азизу. Какими могут быть глаза предателя? Боже! Обыкновенные глаза. Что она нашла в них вначале, когда появился Рахманов: испуг, смятение, решимость. Исчезло все. Борьба кончилась. Лицо освещено печалью. Оно трогательно смиренно. Человек выполняет долг. Не предает близкого. Нет!
Боже мой! Ему поверят. Ему нельзя не поверить.
— Какая гарантия? — плохо владея собой, произнесла Надие.
— Меня не тронут. Никто меня не тронет. Я останусь.
— Да, — машинально кивнула Надие. Она давала согласие от имени Ольшера. Утверждала свободу и неприкосновенность Азиза. — Говорите фамилию. Говорите же!
Она ведь знала — он назовет Саида. Была уверена и все же требовала. Где-то в глубине таилась смутная надежда — не он. Пусть не он.
— Саид Исламбек.
Он!
— Я доложу. — Надие засуетилась. Схватила какую-то бумагу со стола. Подержала. Бросила на место. Вцепилась в другую. Вспомнила — вынула из ящика голубой блокнот и голубой карандаш. Приоткрыла дверь кабинета. Кинулась в узкую щель. Захлопнулась в кабинете, как в западне.
Вернулась. Тотчас. Прошло ли какое-то время, Азиз не заметил. Он даже не успел отвести взгляда от двери. Снова увидел Надие. Еще более растерянную.
— Слушайте меня внимательно… — проговорила она дрожащими губами. — Внимательно слушайте… — Руками она держала дверь, сзади, словно боялась, что войдет следом Ольшер. — Вы принесли очень ценные сведения… Этим человеком интересуется гестапо…
Азиз ловил каждое слово. Он оживал. Возвращался в прежнее состояние.
— Я знал… Все знал, — радостно забормотал Рахманов.
Дверь пришлось отпустить. Отойти. Приблизиться к Азизу. Сказать почти шепотом:
— Вам необходимо пойти в гестапо… Там ждут. Капитан уже позвонил.
Она сжала руками виски:
— Это так опасно… Так страшно.
Не совсем ясно было Азизу, почему вдруг возникла опасность. И почему здесь, в управлении СС, напуганы его сообщением? Видимо, Исламбек действительно крупная дичь. Впрочем, Исламбек уже не интересовал Азиза. С ним, видимо, кончено. Интересовала плата. Та самая плата, ради которой он явился сюда.
— Меня вычеркнут из списка? — деловито спросил он секретаря.
— Да, да, — опять машинально подтвердила она. Судьба какого-то списка настолько далека была от нее сейчас, что напоминание о нем вызывало досаду. — Там вы все подробно расскажите…
— Кому?
— Через несколько минут станет известно. Посидите.
Ей необходимо было уйти. Попасть в соседнюю комнату, к телефону. Позвонить. А здесь Азиз. А за дверью Ольшер. Он может выйти, увидеть эсэсманна. Может спросить, зачем он пришел. Ведь капитан ничего, абсолютно ничего не знает. И не должен знать.
Неужели это мужество?! Это просто ложь. Все обмануты. И она тоже.
Надо идти все-таки.
— Посидите.
До соседней комнаты всего шесть шагов. Она пролетает их и, захлопнув дверь, падает на телефон.
Проклятая техника! Можно сойти с ума, пока диск пробежит к нужной цифре и снова вернется на место.
И еще страх: дома ли Рут?
Дома. Надие облегченно вздыхает: какое счастье!
— Фрау! Ничего не спрашивайте, только слушайте. Он — у меня… Здесь.
Чудесная Рут. Умная Рут. Она схватывает все на лету. Решает мгновенно. И даже успокаивает:
— Не волнуйся, милая…
Назад в приемную. Как можно скорее. Не вышел ли Ольшер? Нет, Азиз сидит на стуле у двери, сложив спокойные руки на коленях. И весь он спокойный. Немножко грусти в глазах: не успела растаять. Но она только подчеркивает умиротворение.
— Проедете до Темпельгофа… От вокзала идите по шоссе вдоль лётного поля к Грюнер-Вег… В шесть часов увидите коричневый «опель», он будет сигналить подфарниками… Поднимите руку. Вас возьмут в машину… Вы должны будете опознать того человека в аэропорту…
Надие прерывалась. Глотала воздух. Заставляла сердце хоть чуточку замедлить бег.
Снова поднялись брови Азиза. Снова распахнулся рот, как перед Баймирзой. Не мог в одно короткое мгновение все переварить человек. Мысли и чувства путались. Становилось страшно. Мир закрутился вокруг эсэсманна, втянул его в водоворот, и трудно было понять, куда несут Азиза события. Наверх или вниз. Того и гляди захлебнешься.
— Торопитесь, в вашем распоряжении всего час.
У нее хватило сил подтолкнуть Азиза. Не дать разгореться огоньку сомнения, что вспыхнул искоркой в его глазах.
— Вечером вас привезут к господину Ольшеру.
Это решило исход дела.
Любовно, старательно эсэсманн запахивал шинель, застегивал пуговицы, надевал шапку, трижды надевал, ему все казалось, будто нехорошо ложится она на непослушные густые волосы. Таким обычным, трогательно простым был в эту минуту Азиз, что Надие пожалела его. Подумала с болью: он хочет жить. И тогда хотел жить, продавая Селима. Жизнь… Ведь больше нет ничего у человека.
— Спасибо, сестра.
Азиз приложил руку к груди. К сердцу. Грусть все-таки теплилась в его глазах.
5
Отель «Адлон» еще не видел такого пестрого общества, какое наводнило сегодня зал для приемов. Вдоль зеркальной стены прохаживались военные в самых различных мундирах: карабинеры Муссолини, гвардейцы Хорти, роавцы Власова, офицеры «Голубой дивизии» Франко, упавцы Бандеры, легионеры ТНК, гренадеры из Сааров, даже один унтерштурмфюрер дивизии «Дас рейх». И, конечно, всевозможные «фюреры» батальонов особого назначения «Мертвая голова». Они же, «фюреры» СС, были и в штатском: в черных, серых, коричневых костюмах. Черное надели сегодня и господа «президенты» национальных комитетов и члены «правительств». Черную тройку надел Вали Каюмхан. Его торопливо седеющие виски выразительно белели над матовой смолью великолепного бостонового пиджака. Вообще Каюмхан был сегодня великолепен — свеж, элегантен, красив. Мягкая, торжественно снисходительная улыбка светилась на лице, а глаза таили задумчивость. После Власова, виновника этого собрания в «Адлоне», Каюмхан был второй важной персоной здесь, и все присутствующие отдавали дань президенту, почтительно кланяясь издали.