Феникс
Шрифт:
На Берга он только посмотрел. Только на несколько секунд задержал взгляд.
— Вы представите мне резидента.
Оберштурмфюреру следовало кивнуть, а лучше встать и четко ответить: «Будет выполнено, господин майор». А он даже не кивнул.
— Есть предположение, что именуемый вами «двадцать шестой» шел на встречу с резидентом в районе Темпельгофа? — лицо Берга оттенилось иронической улыбкой.
— Нет, нет… Он попал туда случайно, — Дитрих торопливо разрушил конструкцию, которую оберштурмфюрер пытался соорудить. — И убит случайно.
— Может
— Значит, он попал под легковую машину, — пояснил штурмбанфюрер. Он точно знал, когда и кто сбил Азиза, но тень не должна была пасть на убийцу.
— Почему бы не предположить, что «двадцать шестой» убран друзьями, — пытался восстановить Берг свою конструкцию, только что разрушенную Дитрихом. — Убран в целях безопасности всей группы или резидента.
Штурмбаннфюрер нахмурился. Версия ему нравилась, она нужна была, но не соответствовала истинному положению вещей. Азиза убила Рут Хенкель, а считать ее резидентом Дитрих никак не мог. К тому же он сам навел ее на туркестанца. Впрочем, какое значение имеет истина?
— Вы предполагаете, — спросил он Берга, — или отталкиваетесь от фактов?
Всегда важно угадать мысли шефа, особенно такого шефа, как Дитрих — он создал собственную систему раскрытия преступлений и подводит под нее материалы следствия и агентурные сведения. Поэтому многие из попавших под подозрение умирают прежде, чем оказываются в гестапо. Они не успевают дать показания и тем самым опровергнуть версию штурмбаннфюрера. Так умер Чокаев, упал Хендриксен на Бель-Альянс, отравилась Блюмберг, попал под машину Азиз Рахманов. Вариант Берга подходил под эту схему.
— Предположение, — ответил Рудольф. — Я основываюсь на промежуточных моментах. Мы идем по следу «двадцать шестого», почти настигает его и новый резидент. Но, зная слабость своего агента, убирает. Надо думать, что «двадцать шестой» располагал важной тайной.
— Логично, милый Рудольф… И, кажется, мы возьмем вашу версию за основу. Но пока будем считать этого туркестанца жертвой случайности, — Дитрих наконец отошел, освободил Берга от тяжести, что висела над ним. — Когда мы возьмем с вами нового резидента, а мы его обязательно возьмем, — Дитрих опять уставился на Рудольфа, — все станет ясным. Случайность может оказаться закономерностью…
— Итак, с «двадцать шестым» покончено? — потребовал подтверждения Берг. Его беспокоил этот вопрос. Очень беспокоил.
— Да…
В это время вспыхнула сигнальная лампочка на столе и штурмбаннфюрер заторопился к телефону.
Берг встал. Ему, как и всякому другому подчиненному, не следовало присутствовать при телефонном разговоре шефа.
Дитрих взял трубку. Нет, схватил и торопливо приложил к лицу. Ему показалось, что спешит какая-то новость. У штурмбаннфюрера была почти животная острота предчувствия. И он не ошибся. Два-три слова, неслышимые для Берга, оживили,
Пора было уйти Бергу. И он, поклонившись, направился к двери. Никогда не удавалось ему сразу покинуть кабинет шефа. Не удалось это и сейчас. Пальцы Дитриха застучали по столу громко, требовательно. Рудольф остановился на втором шаге. Понял, стук адресован ему.
Дитрих бросил трубку на рычаг. Нажал кнопку звонка. Кнопку, связывающую кабинет с дежурным.
Бергу сказал:
— Могу поздравить вас, оберштурмфюрер. «Двадцать шестой» в Главном управлении СС… у этого самоуверенного капитана Ольшера…
И Дитрих засмеялся. Это было высшим проявлением удовлетворения, которое иногда испытывал штурмбаннфюрер. Испытывал не от собственной удачи, а от неудачи другого. Должно быть, Ольшер попал в беду. Радость настолько захлестнула шефа, что он не заметил бледности, павшей на лицо Берга, не обратил внимания на странный жест, — оберштурмфюрер протянул руку к пристолику и оперся о его край.
Вбежал дежурный.
— Наряд из трех человек в машину! — распорядился Дитрих. — Живо!
А Бергу пояснил:
— Нам придется поехать… в гости к капитану… Оденьтесь, Рудольф… Кажется, предстоит веселенькая ночь…
Дальнейшие события развернулись в течение нескольких часов.
8
8 часов 20 минут.
Саид Исламбек идет по Шонгаузераллей. Идет, полный радости. Удивительно светло на душе. Немножко грустно, правда. Грусть оставила в нем Надие. Своими словами. Последними: «Ты будешь помнить меня…» Зачем она это сказала? Теперь он должен думать. Разгадывать. Хорошо, что только разгадывать, возвращаясь мыслями к ней, к маленькой комнатке с блеклым окном. Волнующий процесс разгадывания. Он тоже приносит радость: Надие любит…
Холодный ветер. На Шонгаузераллей всегда ветер. Наверное, потому, что проспект выходит на север и оттуда, с далекого Балтийского моря, летят вихри. Гулять лучше на Шарлоттенбургском шоссе, где к самой улице почти подступают аллеи Тиргартена. Или вдоль старого Моабита с его красивыми особняками. Но Саид не гуляет. Он идет к станции метро. Серой, закопченной временем, растерзанной волнами людских потоков, поднятых первыми ночными бомбежками. Здесь Саид должен встретить Берга. В восемь тридцать вечера.
Оберштурмфюрер передаст Саиду последние новости, так он предупредил. Теперь все, что говорит Берг — очень важно. Это — голос Родины. И когда он звучит, жизнь становится светлой. Для него, для Исламбека, заброшенного в другой мир. В ночь…
Остается несколько минут до встречи. Можно отдать их чувствам. Желаниям бесцельным. Например, смотреть вдоль улицы, на дома с мертвыми окнами. На небо с прогалинами — тучи к вечеру разбрелись и обнажили звездные полянки. Звезды тусклые, как и само зимнее небо. Но все-таки они видны, потому что город не светится, не заслоняет заревом далекие искры.