Феникс
Шрифт:
Был соблазн построить огромный полис-дом с эскалаторными коммуникациями, искусственным климатом ярусных улиц. Но потом спохватились, вспомнив о таких врачах, как солнце, море и воздух.
Город был разделён на три зоны: лечебную, жилую и культурно-производственную. Лечебная зона раскинулась вдоль побережья корпусами научно-исследовательских институтов, санаториев, пансионатов. В жилой зоне в основном располагался персонал Международного Фронта Врачей. В культурно — производственной находились реабилитационный и электронно-вычислительный центры, где спинальные больные не только лечились, но и в меру сил занимались спортом, работали. В этой же зоне располагалась юношеская обсерватория и редакция газеты на эсперанто «Урбо де Суно» («Город Солнца»).
Окружная автотрасса очищала город от
С ночным городом Айка встретилась позже, а в тот день он сверкал в блеске солнца и зелени и как-то сразу вошёл в неё, пробудив мечты о лучшем.
Улицы не были многолюдны, велотакси двигалось умеренно, и можно было хорошо рассмотреть все, что попадало в поле зрения. А глаз цеплялся за многое. На незапруженных в этот жаркий полдень тротуарах каждый был на виду. Вот прошла группка стройных индианок в светлых сари, и таксист игриво помахал им рукой. Площадь пересёк парень в широкополой шляпе и потёртых джинсах — ковбой, да и только, но, скорее всего, из местных модников. Сопровождая спинальников на колясках, прошагали двое медиков — японцев в голубых костюмах и кремовых пилотках с алыми крестами.
На площади Науки стоял памятник Альберту Швейцеру. Врач, музыкант, философ и миссионер, прищурив глаза, смотрел в сторону морского простора, ветер раздувал его бронзовый плащ, а солнце высвечивало на постаменте бессмертные слова: «Страдание враждебно бытию. Страдание — спутник несовершенной морали, порождение несовершенной организации общества ».
Корпуса лечебной зоны почти вплотную приближались к морю. В приёмном пункте санатория «Амикецо», что в переводе с эсперанто означало «Дружба», молоденькая медсестра-японочка быстро оформила историю болезни и уже решала, куда определять Айку, как у Ирмы сорвалось с языка:
— Интересно, из-за рубежа едут те, у кого толстые кошельки?
— Вовсе нет! — Японочку, кажется, возмутил вопрос. — У филиалов МКВ [1] довольно демократичный принцип отбора. Сюда отправляют с самыми тяжёлыми формами осложнений после «БД». Как раз чаще всего тех, кто победнее — ведь лечение здесь бесплатное.
В палате, куда поместили Айку, стояли четыре ортопедические койки с металлическими рамами, прикреплёнными к спинкам, платяной шкаф, тумбочки. Двери на манер вагонных открывались, вдвигаясь в стены, образуя широкий проход для проездов на креслах и колясках. Шторы на окнах, опускающиеся при прямых солнечных лучах, придавали комнате подобие домашнего уюта. В углу — кресло на колёсах.
1
МКВ — Международный Комитет Врачей.
С балкона открывался вид на море, виднелась жёлтая полоска пляжа, редкие деревца маслин.
— Заезд только начался, вам повезло, — улыбнулась японочка. — Можете выбирать любое место.
— Вон там, — кивнула Айка в сторону окна, и сестра
— Если понадобится няня, нажмите синюю кнопку, для сестры — красную. — Японочка указала на щиток у изголовья кровати. — Сегодня немного поскучаете, а завтра кто-нибудь подселится.
— Честно говоря, я бы не хотела никакой компании, — призналась Айка, когда сестра ушла.
— Ну, голубушка, потерпи уж, — сказала Ирма со вздохом, раскладывая по ящикам тумбочки туалетные принадлежности, стопку тетрадей, пакеты с фруктами. — Захочешь уединиться, выедешь в парк. Ты же видела: спуститься вниз не проблема. А парк, хоть и молодой, но замечательный: аллеи, беседки, есть и совсем дикие уголки.
Палату заселили только на третий день. Соседками Айки оказались толстушка из Полтавы Шура Зубко и две венгерки — Кинга Халас и Габриела Ковач. Айка была самой младшей. Старшей, Габриеле Ковач, исполнилось тридцать. Все четверо были лежачими, а Габриела и Шура пока не могли даже сидеть.
Корпус был отстроен недавно, ещё пахло свежей краской, и новосёлы сразу ощутили себя хозяевами. Многим предстояло жить здесь не месяц и не два.
Через неделю санаторий превратился в многоликий шумный дом, странный и непривычный для постороннего глаза. По вечерам инвалидные коляски заполняли санаторский парк, собирались вокруг игральных столиков, окружали шахматную площадку.
Айке долго не хотелось покидать палату. Кинга уже перезнакомилась со всеми. Она с трудом заставляла себя трижды в день выезжать в столовую, и хотя ничем не отличалась от окружающих, чувствовала себя в новой среде неловко.
Удручающе действовала на всех замкнутая, угрюмая Габриела, но постепенно девушки привыкли к тому, что она часами лежит, уставясь в потолок, вероятно, заново проживая в мыслях прошлое. Заболела она три месяца назад — «БД» все ещё давал неожиданные всплески, хотя против него уже была выработана вакцина.
Габриелу не утешали, зная, что слезливые поглаживания по голове будут только раздражать. Желая облегчить её состояние, нянечки и сестры откликались па любые её капризы. Вопреки режиму она просила не завозить её с балкона даже в самое пекло. Ей хотелось одиночества. В Кечкемете у неё остались двое детей и муж. Вероятно, она мысленно прощалась с ними, хотя чуть ли ни каждый день, громыхая костылями, санаторский почтальон француз Мишель приносил ей письма. Зато Кинга в отличие от Габриелы то ли по молодости, то ли из-за характера была неунывающей хохотушкой. С быстрыми чёрными глазами и цыганскими волосами, распущенными по плечам, она не производила впечатления больной, вмиг обзавелась множеством знакомых в других палатах и любила рассказывать разные истории, анекдоты и санаторские сплетни. Весёлость её раздражала лишь Габриелу, но Шура и Айка с любопытством выслушивали её болтовню. Особенно, когда та рассказывала о своих прошлых приключениях.
— Будто знала, что со мной несчастье случится: успела трижды побывать замужем, — сказала Кинга с грустным хвастовством.
— А мальчик от какого по счёту мужа? — угрюмо поинтересовалась Габриела.
— От третьего. Как родила его, так вскоре и сплавила к свекрухе — пусть забавляется, коль сынок её такой прыткий. Впрочем, мужья у меня были что надо. Все трое — как с икон списаны: высокие, статные, я каждому до плеча еле доставала. Первый — кинорежиссёр. Казалось бы, что я ему — детдомовская недоучка. Мало актрисулек, что ли? Но он так понравился мне, что как увидела, — сразу решила — женю на себе. А уж если я решила, так оно и будет. В то время я работала в кечкеметской больнице санитаркой. Познакомились мы с Андрашом в парке. Я возьми да и представься ему студенткой мединститута, а в больнице, мол, практику прохожу. Наврала ещё, что на пианино играю. В первые дни знакомства перед его приходом ставила на проигрыватель какой-нибудь фортепьянный концерт, а услышав его звонок в дверь, хлопала крышкой пианино, — взяла в доме быта напрокат, — будто и впрямь играть умею. Словом, корчила из себя черт-те что. Он все просил что-нибудь при нем исполнить. А я то палец забинтую — вроде как порезалась, то ещё какую отговорку найду. Словом, вскоре разгадал он мои хитрости, но все равно женился. А разошлись из-за его скупости — даже цветы ни разу не преподнёс.