Феномен? Синдром? Или?…
Шрифт:
— Не дрожат! — почти кричит Кашпировский. — Отключайся! Не отключается.
— Резать!! — бахает он кулаком по столу. — Закрыть глаза!.. Поплыла!!!
Заминка у операционного стола.
— Скальпель тупой, — неожиданно заявляет хирург Зураб Мегрелишвили. — Дайте другой.
Делает разрез — больная молчит. И многочасовая операция началась.
— Никто из медперсонала в транс не впадает! — подстраховывается на всякий случай Кашпировский.
— Не забирайте глаза, Анатолий Михайлович, — обращается Игнатова в телевизор. — Все время
Судя по всему, оперируемая по-прежнему боли не чувствует. Иногда даже комментирует свои ощущения. Вдруг становится слышна музыка (она включена давно), в действиях хирургов появляется своего рода внутренний ритм.
(Голоса за кадром: «Пупочная грыжа… приросла к тканям… надо иссекать…»)
— Печет внутри, — вдруг жалуется больная, — Что-то колет, жжет…
— Кому приятно, когда у тебя копаются в кишках, — в тон ей отвечает Кашпировский. — От этих ощущений тебя и сам господь Бог не избавит. А впрочем, может попробуем?.. Вот что: давай, прогуляемся к морю. Ты любишь море?.. Представь: ты на его берегу… Подставляешь солнышку лицо… Кожу освежает легкий ветерок… тебе хорошо, приятно.
Оля «поплыла». Стала грезить:
— Я чайку вижу!
(Голоса за кадром: «Кровотечение… Приготовиться к электрокоагуляции».)
— Чайка на живот села, — сообщает больная. — Ой! Живот клюет…
— Не волнуйся, — успокаивает Кашпировский. — Сейчас мы ее отгоним.
— Мне плохо, — говорит через минуту больная. У нее как-то вдруг бледнеет лоб, заостряется нос…
— Что плохо, Оля? — переспрашивает врач.
— Тошнит… голова кружится…
(Голоса за кадром: «Похоже на шок… Давление?.. 80 на 40…»)
— Оленька, слушай меня внимательно, — обращается к больной Кашпировский. — Берешь на плечи мешок — тяжелый, сто килограммов! И пошла с ним на третий этаж. Да поживей!.. Как давление, Тенгиз? (Голос за кадром: «140 на 90!»)
— Бросай мешок, Оля. Отдыхай…
Все. Операция закончена, и кажется, что силы также закончились. Но ждет очереди Леся Юршова…
— Слышала, как мы тут с Олей разговаривали? — спрашивает Кашпировский.
— Слышала.
— Ну так что — остаешься на столе или слезаешь с него?
— Остаюсь, — не сразу ответила она.
— Хорошо. Тогда закрой глаза. Отключайся.
В последний момент колебание обнаруживает профессор Иоселиани. Перед тем как сделать надрез, он касается острием скальпеля кожи пациентки.
— Не надо пробовать, профессор, — жестко останавливает его Кашпировский. — Работайте без проб.
Хирург делает разрез, показавшийся бесконечным: сорок сантиметров длиной! Реакция оперируемой непредсказуема: «Я думала, что будет бо-ольно!» Ее лицо на мониторе светится радостью…
…Третий час длится эта тяжелая, кажущаяся бесконечной операция. Но как на протяжении часов поддерживать контакт с больной, которая нет-нет да и норовит от него ускользнуть!
— Леся, хочешь прочту тебе вступление к «Тихому Дону»?
— Хочу.
Начал читать, слушали с интересом. Но что-то случилось на линии, в динамике пошел треск, слышимость ухудшилась… Больная начала вздыхать, вертеться.
Потом она ненадолго вздремнула… И вдруг ее лицо исказилось во сне.
— Что с тобой, Леся? — спросил Кашпировский.
— Живот давит… больно…
— Потерпи… Полдороги осталось…
— Тяжело-то как… Позвоните сыну…
— Хорошо. Сейчас позвоним.
Так тянулась эта, казавшаяся нескончаемой, операция. Когда ею овладел очередной приступ беспокойства, неожиданно для себя сказал:
— Может, споешь нам что-нибудь, Леся?
— А что вы хотите? — с интересом откликнулась она.
— Что-нибудь про любовь…
Больную упрашивать не пришлось. Она запела «Тбилисо»… Потом — «Подмосковные вечера».
Закончив куплет, озабоченно спросила:
— Ой, что-то у меня сегодня тонкий голос? — И затянула другой, да с таким чувством!
Когда она запела «А рассвет уже все заметнее…» — в окна операционной, смазывая свет бестеневой лампы действительно прыгнул рассвет — было уже шесть часов утра! — и мелодия, и слова, и чувство, с которым пела Леся, — все это оказалось настолько уместным, что уставшая, потная, измочаленная бригада хирургов стала ей подпевать…
Когда зашивали живот, то все, хором, грянули «Подмосковные вечера!» Эту операцию они заканчивали под аплодисменты всех, кто ее наблюдал в Киеве и Тбилиси.
Комментарий А. Кашпировского.
Когда штангист всех времен и народов Давид Ригерт выступал в соревнованиях и судьи фиксировали: «Вес взят!», — он не сбрасывал, подобно другим спортсменам, снаряд на помост, спеша от него освободиться. Нет, он сначала бережно подбрасывал, а затем нежно опускал многопудовый снаряд на грудь, показывая, какой он легкий, только потом аккуратно клал его на помост. Если при этом он устанавливал мировой рекорд, Давид наклонялся и целовал штангу… Этот атлет был прежде всего художником, он понимал, как важно в конце своего выступления на помосте поставить точку.
Так и эта песня, прозвучавшая в конце операции, невольно придала художественную завершенность сложной многочасовой работе.
— Это была ночь экспромтов, — скажет позже в своем интервью «Неделе» Георгий Давидович Иоселиани. — Когда Минздрав Грузии предложил мне участвовать в эксперименте, я ответил: вот вам клиника, хирурги, все. Извольте делать, а я не стану. Не люблю цирковых номеров в медицине… В конце концов согласился, потому что предстояла исключительной сложности полостная операция. Когда моей пациентке, уже на столе, в самом разгаре операции Анатолий Михайлович предложил попеть, мне вовсе стало нехорошо. Представьте: у больной разрез 40 см, весь живот наружу, вентральная грыжа, спайки, а она глаза открыла и «Тбилисо» поет. При этом оперируемые органы расслаблены, спокойны, а ведь этого порой и релаксантами добиться невозможно.