Феномен Табачковой
Шрифт:
Сильные переживания не проходят даром. Организм Лимонникова как бы зарядился отрицательными частицами. Стоило ему войти в троллейбус или в лаборатории НИИ, где он работал, как у всех портилось настроение. По цепочке плохое настроение передавалось от одного к другому, и трудно было подсчитать, сколько человек в городе оказывалось затронутым им. Обо всем этом Лимончиков, конечно, не подозревал и совсем не мог знать, что его вредное влияние на окружающих кого-то очень тревожит.
Между тем не было никакого просвета. Ольга по-прежнему не приходила, и нерасположение
Он катался по дивану с очередным приступом холецистита, проклинал жизнь и Славкина, когда над ним вдруг склонилась женщина.
– Вы к кому?
– дернулся, чтобы встать, но охнул от боли и замер.
– Лежи, я сейчас, - женщина прошла на кухню, покрутилась там и вернулась с теплой грелкой.
Он приложил грелку к животу, вопросительно посматривая на незнакомку.
– Ты не закрыл дверь, и я вошла, - сказала она.
– Что вам?..
– Лежи спокойно, ты тяжело болен.
– Мерси за информацию, - скривился он.
И Анна Матвеевна - а это была она - подумала о том, что табличка с золотым тиснением на двери "И.Л.Лимонников" в полной мере выражает его раздутое тщеславие.
– А знаешь ли, чем ты болен?
– Неужто откроете?
Она взяла прихваченный с собой этюдник и стала быстро рисовать синим фломастером по ватману.
– Пожалуйста, наберись терпения.
В глазах Лимонникова мелькнуло любопытство.
Через пару минут набросок был готов, и она протянула его хозяину квартиры. Слева - толстая, будто надутая резиновая игрушка, фигура. Справа - нормальный человек, с симпатичными чертами подающего надежды аспиранта. Между ними знак вопроса в виде змеи с высунутым жалом.
– У тебя вовсе не печень больна. Ты умираешь от зависти. Взгляни на рисунок справа. Таким, мне представляется, ты был когда-то и еще можешь быть. И вот какой ты сегодня. Ты завидуешь всем; своему коллеге Славкину, приятелю, едущему в отпуск за границу, соседу, купившему автомобиль. Злоба и зависть распирают тебя, меняют цвет лица и вот-вот могут тебя разорвать. Но все бы ничего, если б это не вредило другим; я видела однажды, как своим настроением ты заразил полгорода.
Лимонников вскочил, выбил рисунок из ее рук.
– Откуда вы взяли эту чертовщину?
– он облизнул пересохшие губы.
– Попробуй стать выше, - мягко сказала она.
– Ты ведь умеешь вырастать. Так вырасти!
– Ах, тебе и это известно!
– его прорвало.
– Старая бестия! Склочница! Кто тебя подослал? Мой друговраг? Так вот тебе!
– он схватил со стола увесистый том из серии "БВЛ" и швырнул в Табачкову.
– Попробуй вырасти!
– повторила она, отшатываясь от двери.
В два прыжка он нагнал ее, с силой вытолкнул за порог. Она споткнулась и больно ушибла плечо о лестничные перила. С трудом поднялась, поглубже нахлобучила шлем и спустилась к мотоциклу, который ждал ее у подъезда.
Все чаще и чаще к нам заглядывает соседский малыш, трехлетний Вадик. У него капризы наследного принца и нежность девочки. Мы усаживаем его на
Я знаю, ты хочешь, чтобы в общении с мальчишкой я хоть частично утолила свой материнский инстинкт. Детский плач, пеленки, ночные бдения - не для твоей усталой души...
Я все понимаю, милый, и молчу.
Иди, приляг, у тебя утомленный вид.
Вадька, смешной человечек, выдавил тюбик берлинской лазури на прозрачный колпак лунохода и заявил: "Этот синий червячок - марсианин".
Нерезкое сетчатое солнце качалось у ее лица, угрожая сорваться и опалить. Затем оно сфокусировалось в янтарный кулачок, из которого развернулись восковые лепестки, и Анна Матвеевна увидела обыкновенную желтую розу, воткнутую в кефирную бутылку Женщина в белом елозила шваброй по полу, цепляясь за тумбу, и бутылка с розой подрагивали.
Где она? Что с ней? Голову распирает изнутри обручами, и гудят, звенят, бурлят скрытые в ней стихии.
По другую сторону тумбочки тоже койка, там кто-то лежит и все время вздыхает.
– Очнулась, милая?
– широкое лицо няни разлило над ней улыбку.
– Вот и хорошо, вот и умница. Будешь знать, как на мотоцикл садиться. Нашему возрасту диван и грелку подавай, а не машину. Надо же такую напасть себе придумать! Ой, пойду сестру позову! Люся, Люсенька!
– Что у меня?
– Табачкова с трудом разомкнула губы, хотела сесть, но закружилась голова.
– Лежи, лежи, - испугалась няня.
– Вставать нельзя. Сотрясение у тебя. Небольшое, не пугайся. Могло быть и хуже. Где там Люся?
– она выскочила в коридор и вернулась с молоденькой сестричкой в фасонистом халатике.
– Мотоцикл разбился?
– Не волнуйтесь, - сестра нащупала ее пульс.
– Мотоцикл в ГАИ, нарушитель оштрафован.
– То есть как?
– Анна Матвеевна приподнялась на локтях. Голове опять закружилась, и она упала в подушки. Лоб покрыла испарина.
– Его не штрафовать, его арестовать нужно, - сказала она, усиленно стараясь вспомнить, о ком речь, но точно зная, что человек, сбивший ее, преступник.
– Зачем же арестовывать? Он просто легонько поддел вас крылом. Будь вы покрепче, встали бы, отряхнулись и поехали дальше.
– В тоне сестры прозвучало легкое раздражение: вот, мол, ездят старушки на мотоциклах, а потом хлопот с ними не оберешься.
– Увернулась я, а то бы на том свете уже была. Где тут у вас телефон? Мне нужно срочно позвонить. По очень важному делу.
– Ради бога, лежите спокойно, - сестра досадливо подоткнула ей в ногах одеяло и вышла.
– Куда позвонить?
– с готовностью откликнулась няня. Слова больной заинтересовали ее. Прикрыв за сестричкой дверь, она вернулась и, оглянувшись на соседнюю койку, с видом заговорщицы склонилась над Табачковой.
– Говори, - сказала шепотом.