Феномен
Шрифт:
Закричал по рации о своем бедственном положении. Но рация безмолвствовала. Неужели… да, закон подлости в действии. Я вспомнил, что когда меня придавило глыбой, то в аппаратуре что-то хрустнуло. Значит, все сломано, связи нет. Не теряя самообладания — только бы не запаниковать — я отстегнул реактивный пистолет, чтобы изменить направление движения. Но поскольку я сильно кувыркался, то сориентироваться было очень трудно, к тому же торопился, стрелял куда попало и в результате с еще большей скоростью стал удаляться от астероида. Правда, кувыркание заметно замедлилось. Я заставил себя успокоиться и направил дуло пистолета точно против движения вперед, надеясь за несколько таких включений возвратиться на астероид. Выстрела, конечно, не было. Так и должно было быть, потому что день начался наперекосяк.
На высоте пятнадцати-двадцати километров меня с астероида не разглядят, и в бинокль вряд ли увидят, потому что я освещен солнцем сверху и обращен к астероиду, так сказать, ночной стороной. Безусловно, мое исчезновение уже заметили, уже ищут, я надеялся на технику и опыт людей, и был уверен, что меня найдут. Было лишь стыдно за свою неловкость и головотяпство, за наплевательское отношение к своим обязанностям.
Мне на первых парах казалось, что люди здесь беспечны и самонадеянны, но позже я все более убеждался, что у них сильно развито чувство ответственности, они дисциплинированы, и это не принуждение, это у них с детства, можно сказать, в крови. Ведь вон какие тут есть опытные космонавты, мастерски управляющие движением своего тела, но даже и они всегда страхуются фалом и пистолет заряжают по два-три раза в день.
Стало страшно! Это только казалось, будто я неподвижно повис, а фактически я летел, как писали в наших учебниках физики: «После прекращения действия внешних сил тело движется равномерно и прямолинейно». Рано или поздно притяжение Юпитера или Марса изменят мою траекторию и тогда начнется катастрофическое падение. Но, скорее всего, я стану спутником, этакой миниатюрной, биологической планеткой. Конечно, на Бакане поднимут тревогу, свяжутся с находящимися поблизости кораблями, а поблизости — это десятки миллионов километров. Пока прилетят, пока найдут…
А долго ли я протяну? Беспокойства о нехватке кислорода не было, и теплоизоляция скафандра была отличной, а вот с питанием — дело дрянь. Голодная смерть! Нет, хуже — смерть от жажды. Я обречен. Оставалось надеяться на чудо, но чуда быть не могло. Я был в гораздо худшем положении, чем Потапов и Попов. Солнце делало медленные обороты вокруг меня, это значит, я, как и положено небесному телу, вращался вокруг своей оси, проходившей наискосок от плеча к бедру. Бакан уже превратился в неприметную звездочку. Немыслимый покой, жуткая тишина, однообразная россыпь звезд. Хоть бы Землю найти, попрощаться мысленно с ней.
Сон был не сон, а какое-то полузабытье. Пить хотелось все сильнее, в горле пересохло, язык стал шершавым как наждачная бумага. Я представил, как мой труп находит корабль и доставляет на землю. Юлия плачет и казнит себя за ненужное наказание. Владимир считает себя главным виновником моей гибели и не хочет жить на свете, Добрыня постарел и весь ушел в себя. В институте — траур. Не уберегли феномена. Шевельнулась спасательная мысль, что на земле меня смогут оживить. Нет, не оживят — распад белковых структур мозга необратим, тем более, что процесс распада зайдет слишком далеко, он уже перейдет в стадию разложения. Интересно, поставят ли мне памятник? А какой некролог будет? До чего пакостливые мыслишки лезли в голову! Счет времени я давно уже потерял, апатия стала моим обычным состоянием. В минуты осмысливания своего положения становилось невыносимо горько и жутко. Сколько раз я наблюдал на чердаке в самодельный телескоп ночное небо. Мог ли я тогда предположить, что собственной персоной буду вот так, медленно кувыркаясь, лететь в межпланетном пространстве, да еще в полном одиночестве.
Чтобы заглушить страх перед неизбежностью смерти, я заставлял себя жить воспоминаниями. Передо мной проплывали созданные воображением лица давно умерших друзей. Какое удовольствие было ездить на аварийке по заявкам «запах газа в квартире», шутить или ругаться с абонентами в зависимости от того, у кого какое настроение. Славные были люди, хоть встречались и вредные, ругались, жалобами грозились, но все равно люди по-своему хорошие. Даже моя сварливая соседка в общем-то была замечательной женщиной. В добром расположении духа она приносила мне, по знакомству, сардельки из столовой. Себе-то, конечно, бесплатно брала. И все-таки спасибо ей! Как давно это было!
Я опять и опять впадал в забытье. Солнце и звезды крутились вокруг меня, а я, как пуп вселенной, в центре. Организм обезвожен, но мук жажды больше не чувствовал, как замерзающий не чувствует холода. Мерещилась всякая всячина — какие-то кошки, свиньи, и будто бегемот рядом летит, а на нем сидит начальник аварийной службы Горенков, хороший начальник, человечный. И я ничуть не удивился когда передо мной возникло лицо молодого мужчины, усатого, с крупным орлиным носом, а взгляд острый и пронзительный. Я отмахнулся от него, как от видения. А он улыбнулся, что-то сказал и прицепил к моему поясу ремень. Из большого ранца на спине незнакомца вырвались огненные струи и я ощутил тяжесть. А может, это вовсе и не человек? Откуда бы ему здесь взяться? В нашей экспедиции человека с таким большим изогнутым носом не было. Не пришелец ли? Но, как бы то ни было, мы летели со все возрастающим ускорением. Воображение мое заработало: вот он посадит меня сейчас на летающую тарелку и умчит куда-нибудь к звезде Бетельгейзе. Время от времени огненная струя исчезала, и мы летели по инерции, значит, мне давался отдых от перегрузок, затем опять включался ранцевый двигатель. Я искал глазами корабль, но его не было. Зато все явственнее выделялась яркая звезда. И вот она уже не звезда, а … да, да, он самый, астероид Бакан. Скоро мы повисли над его поверхностью, прямо над станцией. Меня ждали, меня встречали. Чуть ли не вся экспедиция, не дожидаясь, когда мы опустимся, заякорившись фалами, ринулась навстречу. Первым нас достиг кулинар из четвертой группы. Улыбаясь, он что-то жестикулировал руками. Его оттеснили. Лежа на боку, подплыл Владимир, поднес к моему шлему кулак и угрожающе покачал им, а лицо самого так и сияло от счастья. Стреляя пистолетом, задом поплыл Добрыня и долго чертыхался, пока не повернулся ко мне лицом. Он показал большой палец и неуклюже обнял меня. Я вертел головой, ища Юлию. Много девушек приветствовало меня, но Юлии среди них не было.
В районе станции творился бедлам: при спуске страхующие фалы у многих людей перепутались, они разбирались в узлах и с хохотом распутывались. Один лишь Владимир не смеялся, он неистовал, ему не терпелось поговорить со мной, может, даже задать взбучку, а его фал угодил в самую гущу переплетений.
Перед входом в шлюзовую камеру я увидел Юлию, и ноги сами остановились. Она подошла ко мне вплотную, губы ее шевельнулись, а в глазах застыли слезы радости. Слезы! Она провела ладонью по моему шлему, будто погладила по щеке. Я был слаб, но сладкая истома разлилась по телу, я обмяк и шевельнулся, наверное, самой дурацкой улыбкой. Сзади меня вежливо подтолкнули и я нырнул в камеру. Добрыня и Шамиль-Хасан помогли снять скафандр. Юля протянула бокал с холодной родниковой водой, взятой с земли. Ох и вкусной была водичка. Я жадно пил и не мог остановиться. Съел поджаренный сухарик с кусочком телятины, и опять за питье.
Ворвался Владимир, затряс меня, завертел, закрутил и долго не мог успокоиться.
— Слава всевышнему! Живой, целехонький. Ну, рассказывай, Санек!
— Никаких разговоров, — появилась откуда-то женщина-врач.
— Все свободны, — появился другой врач, мужчина. — Ты можешь сам идти, Саша? Тогда, пожалуйста.
Слово врача — закон. Владимиру оставалось только скорчить гримасу недовольства.
Меня прослушали, измерили давление крови, взяли несколько анализов, после чего я ответил на вопросы теста для проверки, не помутился ли мой рассудок.
— Норма, — сделал заключение врач и заговорчески тихо шепнул. — Расскажи нам.
— Что рассказать? — не понял я.
— Как ты ухитрился сбежать в космос и затеряться там?
— Расскажи, пожалуйста, — попросила и женщина-врач. На лице ее было любопытство. — Может ты нарочно, а? В двадцатом веке были любители острых ощущений. Ты не из них? Случай с тобой исключительно редкий. За всю историю космонавтики ты второй человек, потерявшийся в одиночестве в космосе. Очень любопытно узнать, почему?