Фэнтези-2003
Шрифт:
В спорных случаях Балтазар Эрзнер клал обвиняемому на плечо свою больную руку, — потом у человека надолго оставались следы пальцев, похожие на шрамы, — а другой рукой, здоровой, подносил к лицу арестанта зеркальце. Маленькое зеркальце в дешевой оправе из рога, с каким не расставался нигде и никогда. Заглянув в это зеркало, истинный колдун начинал кричать. Многие ведьмы сходили с ума, чернокнижники принимались каяться, рыдая. Дважды инквизиция поднимала вопрос о зеркальце, намекая на сомнительность методов Эрзнера, и дважды из Рима приходил недвусмысленный ответ: прекратить.
— Глупец, —
И, повернувшись к судьям:
— Честолюбцы не горят. Он хотел славы, он ее получил.
Весной этого же года доктора приговорят к отречению от ересей, тюремному заключению и временному санбенито, а также заставят подписать отказ от сношений с духами. Еще через шесть месяцев Торальба, подтвердив свое раскаяние, будет амнистирован, — вернувшись к должности личного врача адмирала Кастилии.
В жизни редко случаются счастливые финалы; это же — один из таких.
«Поразительный человек, — напишет позднее о Торальбе некий каноник с правом исповедовать женщин, доктор права, выпускник университетов в Сарагоссе и Валенсии, а также автор нравоучительной мелодрамы «Отвращение к браку». — Сознайся он еще на первых допросах во лжи с целью прослыть некромантом и стяжать всеобщее уважение к своей особе, — он вышел бы из тюрьмы инквизиции раньше чем через год и вместо пыток или тягот заключения подвергся бы только легкой епитимье, поддержан могущественными покровителями. Поразительный пример глупостей, на какие человек способен решиться, если сильнейшее желание привлечь к себе внимание публики делает его нечувствительным к печальным последствиям суетности. Впрочем, гордец добился желаемого, будучи упомянут в поэме Луиса Сапаты «Знаменитый Карл», а также в некоей пародии, гнусным образом высмеивающей благородство истинно рыцарских романов, автором коей явился калека-наемник, едва не отлученный от церкви, обуян корыстной целью: заработать деньги на содержание семьи…»
Впрочем, этого Петер Сьлядек не застанет.
Покидая Куэнсу, он столкнется на улице с сухоруким юношей. Случай? судьба?! — кто знает… Железные пальцы тисками сожмут плечо лютниста, и у самых глаз Петера сверкнет зеркальце.
— Играешь жизнь задом наперед? — спросит охотник за ведьмами.
— По сей день ловишь крыс? — спросит в ответ бродяга.
Сьлядек никому не скажет, что видел там, в глубине отражения.
Возможно, самого себя.
Возможно, нет.
Но очевидцы подтвердят, что лютнист оставит Куэнсу, улыбаясь. Врут, должно быть. Очевидцы, они всегда врут. С чего бродяге радоваться? С новой дороги?!
АЛЕКСАНДР ЗОРИЧ
Серый тюльпан
На бранном поле, остро пахнущем гноем и кровью, сидел, обхватив руками колени, варвар по имени Фрит.
Его волосы были скрыты под кайнысом — бесформенным головным убором из некрашеного войлока, похожим на шляпку бледной поганки. Да и сам Фрит был бледным и поганым — последнее, конечно, относилось к его моральным качествам.
Мародеры, которых в той местности звали по-простому, «дергачами», оставили поле еще вчера вечером.
Некоторые едва шкандыбали, сгибаясь под тяжестью мешков с добычей. Другие — те, кто был достаточно удачлив, чтобы исповедовать лентяйский принцип двух «д» (драгметаллы плюс дензнаки), — шли налегке и посвистывали. Смекалистые делали из попон волокуши и, нагрузив их доспехами, оружием и златотканым платьем, содранным с благородных гиазиров, впрягались в них вместо лошадей и тащили добро, тяжело пыхтя, к реке. Там хлюпали брюхами вместительные лодки, отходили баркасы с остатками войск: победители вниз по течению, побежденные — вверх.
К ночи равнина совершенно обезлюдела — смельчаков, которые отважились бы провести ночь в Полях, как обычно, не сыскалось.
Потому, что в гробу карманов нет.
Потому, что жизнь дороже денег.
В общем, лишь воронье, проклятое-помянутое в сотнях сотен баллад и застольных песен — такие песни на свадьбах не поют, только на тризнах, — с опытным видом шарилось над остывающей сечей.
Про то, что творится в Полях три ночи после сражения, ветераны рассказывали страшные вещи — не диво, что они первыми драпали восвояси, когда становилось ясно, кто кого. Даже калеки, и те старались поспеть затемно, хоть на своих троих.
Местное население ветеранским рассказам вторило. И хотя всегда находились образованные молодые люди из уважаемых семей, склонные всё презирать и подвергать сомнению (особенно же рассказы о призраках, демонах земли и хищном ветре), правду знал каждый: по истечении третьего дня трупы людей и животных, погибших в сражении, куда-то деваются.
Вот деваются — и всё. Земля их, что ли, жрет?
Первая ночь с ее хмурыми чудесами прошла.
А поутру в Поля явился Фрит. По молодости он и сам пробавлялся дергачеством, так что вид сотен распотрошенных тел не был ему внове. Тем более, в отличие от других дергачей, он знал, что из ловушки Полей, погруженных в трехдневное призрачное бешенство, все-таки можно выскользнуть. Нужно только быть чистым, не брать чужого и уметь говорить так, чтобы тебя слышали там. И знать лазейки.
Фрит пришел с рассветом и потратил почти полдня на поиски Эви — отменно сложенного серого жеребца чистых аютских кровей.
Нашел.
Нашел своего серого сокола, птицу быстролетную, лапушку-заю, дурилу хвостатого — как он его только ни величал.
Некоторое время Фрит сидел аутичной обезьяниной и смотрел в землю, ничего не говоря, ничего не выражая. И лишь когда порыв ветра сковырнул шапку с его варварской башки, он распрямил спину и вытянул затекшие ноги.
— Уф-ф!
Он придвинулся ближе к коню и погладил его по узкой морде с белой проточиной до самых ноздрей. Черным алмазом горел застывший конский глаз — он смотрел прямо на Фрита.
Эви был мертв — еще в начале сражения ему переломали хребет двуручной секирой. Метили, конечно, в седока. Но лезвие безымянного наемника князя-самозванца Мергела оке Вергрина, оскользнувшись об оплечье добротного кожаного доспеха супостата, соскочило вниз, срезало бахрому с потника, ворвалось в тугое конское мясо и, протиснувшись между позвонков, перерубило горемычному животному спинной нерв.