Фэнтези-2011
Шрифт:
Мне так и не удалось ее увидеть. Я пытался оглядеться, пока нас, скованных одной цепью, волокли на центральную площадь. Но вокруг бесновалась толпа, вокруг возвышались стражники, и я с омерзением понимал, что лица «служителей закона» сейчас мне ближе, чем оскалившиеся морды горожан. Для простых обывателей я был частью праздника. После того как мне пустят кровь, они пойдут в кабак «У Матушки» и опрокинут пару кружек за здоровье принца Келесета.
А завтра, надеюсь, придет их очередь отправиться в цепях на королевский суд.
Когда мы шли
Никто из нас не знал отошедшего в мир иной старика. Мы шли мимо него, получившего свою свободу, а он провожал нас остекленевшим взглядом и, как мне показалось, улыбался. Глупо, но мне было его жаль. Я еще не знал, что ждет меня впереди. Не знал, что уже вечером буду ему завидовать.
Тут целая очередь таких же бедолаг, как я. И я знаю, что многие из них невиновны. И все знают. Но каждый рад, что на сей раз суд прошел мимо, что жертвами стражи оказались другие люди. Что беда миновала их уютный дом в этом проклятом городе. Одним из первых судили молодого, крепкого парня. В чем его обвиняют? Зарезал стражника? Может быть. Хорошо было бы, если правда. Только ведь наверняка стражник сам начал. Они стали совсем неуправляемы. Парню светят рудники…
Как?! За такое не дают виселицу!
По нашей цепи пробежал страх, и следующий приговор лишь усугубил отчаяние. Судьи слишком легко отправляли людей на плаху. На виселицу. На кол. Менялись только варианты, но не суть.
Выслушивая свой приговор, я не верил собственным ушам. Так не бывает. Так просто не может быть. Я до самого конца не верил в происходящее, я все ждал, что та девушка, оклеветавшая меня, прервет мои мучения. Закричит, что я не виноват. Попросит судей помиловать меня, оказавшегося на злосчастной улице. Что все произойдет так, как пишут в книжках. Что в последний момент все изменится к лучшему. Кто-то поженится, кто-то обретет богатство, а справедливость восторжествует.
Неужели ее несуществующая честь стоит моей жизни?
Она молчала. Молчала, когда с шипением в мои глаза погружались раскаленные щипцы палача, молчала, когда меня бросили на растерзание толпе, молчала, когда обезумевшие от ярости люди пытались разорвать меня на части, и только когда сознание стало ускользать от меня, я услышал ее крик:
— Это не он! Я соврала! Простите меня!
Потом, дни и месяцы спустя, я часто пытался понять, был ли вообще тот крик. Или заветные слова мне лишь почудились? Так ведь бывает, когда очень хочешь что-то услышать — непременно услышишь, даже если сам это придумаешь.
Я сегодняшний считаю себя вчерашнего наивным глупцом. Как я мог сомневаться в услышанном? Зачем я потратил столько времени в попытках понять очевидное?
Конечно
Очнулся я здесь, в темноте.
Я плачу, когда вспоминаю о первых мгновениях, о том ощущении беспомощности в момент своего возвращения к жизни. Или, вернее, к существованию. Я думал, что прошел через ад, но не знал, что это было только его преддверие.
Я дрожал от нетерпения и желания вновь услышать голос сестры, почувствовать ее маленькие пальцы, шевелящие мои волосы. Верил, что мои мучения закончились, и хотел только одного — укрыться уютным шерстяным одеялом, слушать ровный уличный шум и тихий шепот сестры, рассказывающей о дневных событиях. Ведь я стал калекой, инвалидом. Ведь я никак не мог теперь без моего Хвостика…
Но агония моей надежды прошла, и я понял, что нахожусь далеко от дома. В лесу. Понял, что меня вышвырнули прочь из города, которому хватало своих несчастий. А я, слепой калека с клеймом насильника на лбу, ежедневно напоминал бы им об их жестокости. О возможной несправедливости. Взывал бы к милосердию, которого у них не было, и к возмездию, которого они смертельно боялись.
Они сломали мою жизнь и выкинули меня, как выкидывают поломанную игрушку нашкодившие дети. Кто вспомнит? Кто задумается? Пока игрушек достаточно — никто.
Меня все еще подмывает сорвать тряпку с глаз. Неделя уж прошла, а мне все кажется, что я снова смогу видеть. Вновь увижу свет, лес, воду…
Не увижу.
И пока я не поверю, не почую, что это навсегда, — мне будет тяжело. Поэтому мне надо убедить себя, что все кончено. Что глаз у меня больше не будет. Только тогда, когда я поверю в это, ко мне вернется покой.
Наверное, вокруг поляна. Мне думается, что поляна. Как только я забываю о том, что у меня когда-то были глаза, мой слух обостряется. И так происходит чаще и чаще. Только не помереть бы с голоду раньше, чем я успею привыкнуть к новой жизни.
Мои уши слышат кролика, прыгающего неподалеку. Я не шевелюсь. Я замер, но заставляю себя дышать — иначе рано или поздно я его вспугну. Приманка не ахти какая, но тут важнее не приманка, а ловец. Я не шевелюсь.
Я не вижу кролика, но ощущаю его. Знаю, где он сейчас, знаю, где он будет, если все пойдет правильно.
Мне нужно, чтобы все шло правильно. Чтобы кролик прыгал туда, куда я хочу. Чтобы я его поймал. Чтобы зрение мне не понадобилось. Мне нужно, очень нужно, чтобы я выжил. Чтобы выиграл игру в прятки, сначала у кролика. Разницы нет — кролик или меч. Шелест лапок или стрелы.
Был бы лук, я бы уже наверняка добыл себе еду. Я это чувствую. Я знаю, где кролик прямо сейчас, — а этого мне достаточно, чтобы попасть.
Кролик и меч. Лапки и стрелы. Мне нужно выиграть, потому что на кону моя месть. Клеймо на лбу саднит. Сначала я думал, что начнет гноиться, после того как меня облили помоями у ворот, но вроде пронесло. Я никогда не увижу этого клейма, но, наверное, это и к лучшему.
Кролик жует приманку. Я бы сохранил жизнь этому доверчивому зверьку, но времена компромиссов кончились. Месть или самоубийство. Кролик или голодная смерть.