Фэнтези-2011
Шрифт:
И он опять подскочит, и начинает собираться, и пойдет. А если буду смотреть в рот, тогда подавится. Бывало и такое. Поэтому гости меня не любили. А мать? А что мать! Она же меня высидела. Я ей был любого лешего дороже, я же это знаю. Она же меня очень берегла.
И доберегла лет до пяти, наверное. Или даже до семи. А точно я сказать не могу, потому что не знаю, не считал. Но дело не в этом. А в том, что…
Да! Вот совсем забыл! А жили мы вот где и вот как: была у нас такая небольшая, но очень уютная хатка в одном укромном месте на полянке, полянка на сухом пригорке. А вокруг болото. Даже прямо гиблая дрыгва, непроходимое, страшное место. Для посторонних, конечно. А я
И теперь так. Было это весной, когда снега уже не было. Вот мать однажды села в ступу и куда-то улетела, а я остался один дома. Я так часто оставался, а она так часто улетала по своим всяким делам, я в них не совался, потому что тогда был еще мал. Я и теперь не суюсь, но уже по другим причинам.
Но к делу! Вот улетела мать, а я остался. День я один, два один, три один…
И стало мне скучно. Эх, думаю, пойду в болото! И пошел. Пошел и перешел через болото дальше к людям, то есть в их людской лес. Я людей и раньше видел, но они мне тогда (как, честно скажу, и сейчас) были совсем почти неинтересны. И тогда было так: я хожу по лесу, собираю себе ягоды, а там тогда было много прошлогодней клюквы. Вижу, люди тоже ходят, собирают. На меня они особенно не смотрят. Ну, думают, мало ли откуда он, может, из другой деревни. Я же был хороший мальчик, а не леший, и брал только клюкву, а не какую-нибудь волчью ягоду, в чем тут меня заподозришь? Поэтому я так среди них походил бы, походил, как и раньше, бывало, хаживал, и вернулся бы как ни в чем не бывало домой.
Но тут меня как будто леший обошел. А может, так оно и было. Потому что я вдруг почему-то стал сам не свой. Я же к людям раньше даже близко не подходил. А тут леший меня, что ли, дернул?! И я подошел. А там такие же дети, как я, и тоже собирают съедобные ягоды. Ну, и я давай с ними вместе собирать. И, чую, вместе интересней, веселей! А после так же вместе с ними, тоже чтобы было веселей, пошел домой…
К ним, конечно, не к нам же! К нам мне мать строго-настрого запретила водить кого бы то ни было. Тут, говорила, и без этого от одних леших нет отбою. Вот я к себе и не повел. Но, правда, она же еще говорила, чтобы я к чужим, а особенно к людям, не смел даже носу совать!
А я взял и сунул. Я же говорил уже, леший меня тогда попутал. Отомстил за орехи. И я пошел, пошел, пошел…
И пришел в деревню. Название ее Кулички, а хозяева ее господа Войцеховичи. Это так было тогда. Да и какое мне тогда было до этого дело?! Я же не к Войцеховичам пошел, а с теми детьми, обыкновенными мужицкими, в их обыкновенную мужицкую хату. А дело было уже к ночи, в хате было темно. Потому что какие там могут быть окна? И какие еще свечи? Лучина, и то не всегда. Но тогда лучина была, врать не стану. Но все равно было очень темно. Вот я и зашел к ним запросто, никто у меня не спрашивал, кто я такой. Посадили нас всех вместе ужинать. Это значит: поставили на стол миску с кашей, бросили охапку ложек и велели начинать. Эти сразу их похватали и принялись есть. Они же привычные! Но у меня тоже было хорошее воспитание, меня же мать учила никогда не теряться, а повторять за другими, особенно за теми, кто из этих других лучший. И поэтому я тогда тоже беру ложку и тоже лезу вперед, и еще свободный локоть выставляю… Ну, и всё такое прочее. И очень ловко у меня это получилось. Так ловко, что даже их отец, хозяин этой хаты, засмотрелся на меня, залюбовался. А после говорит хозяйке:
— Смотри, какой ловкий! Прямо как я когда-то. Как его это?
Тут и хозяйка тоже посмотрела на меня. Очень, между прочим, удивленно, и говорит мужу:
— А кто это? Да это как бы и не наш совсем! — После повернулась к своим детям, спрашивает: — Кто это с вами пришел? Где вы его подобрали?
А они ей отвечают:
— Нигде мы его не подбирали, а это он сам к нам подобрался. Еще в лесу. И увязался за нами, и пришел.
Тогда они, старшие, стали на меня внимательно смотреть и думать. После хозяин строго спрашивает:
— Ты кто такой? Откуда?
А мне мать строго-настрого сколько раз наказывала, что если вдруг что, то чтобы я ни за что не признавался, кто я есть на самом деле. Иначе, пугала, убьют! То есть не пугала, а говорила правду, вы же понимаете… А я напугался! И как он у меня это строго спросил, я сразу громко зарыдал горючими слезами и стал кричать:
— Батька! Матка! Разве вы меня не узнали? Я же ваш родной сыночек!
Тут уже не только я, но и они все перепугались. Они на меня вот так вот смотрят, вот такими здоровущими глазами, и молчат. И я тогда тоже перестал орать, замолчал и утер слезы. Хозяин только головой покачал и посмотрел на хозяйку, а слов никаких не сказал. Она тоже молчит, тоже только смотрит на меня. После облизала губы, спрашивает:
— Сколько тебе лет?
Я честно отвечаю:
— Не помню. Не считал.
Она тогда:
— А где ты живешь?
А я:
— Здесь, — говорю. — В этой хате.
Она:
— А раньше где жил?
А я:
— И раньше тоже здесь. Разве ты меня забыла?
Она:
— Ой! — говорит…
А после глаза закатила и стала падать с лавки. Но хозяин ее подхватил. Она села ровно, проморгалась и молчит. И опять смотрит на меня! Эх, думаю, она сейчас еще раз упадет.
Но только теперь было по-другому. Хозяин встал и говорит:
— Ладно! Сейчас уже поздно. Идите все, ложитесь спать. А завтра будет видно.
И пошли мы, все дети, на лежанку. А нас тогда детей было семеро, а лежанка не такая широкая. Я посмотрел, как это надо делать, растолкал их и лег боком к печке. Печка у них по летнему времени была холодная, но все равно считалось почетно там лежать. Я лежал и помалкивал, не давал, чтобы меня больно пинали, и думал о всяком. Больше всего я думал о своей родной матери ведьме. Я очень боялся, что она назавтра придет за мной — или даже прямо в ступе прилетит, — схватит меня и надерет при всех уши.
Но она назавтра не пришла и не прилетела. А было так: мы все перекусили тем, что со вчерашнего осталось, и пошли гулять во двор. Во дворе я опять приглядывался, как что надо делать, и так делал. То есть я тогда с ними играл, и мне с ними было хорошо и весело. Нет, даже больше: они мне были как братья и сестры. А хозяева как мать с отцом. Так я тогда со зла подумал, когда моя родная мать за мной не прилетела. И только я так подумал, как вышла на крыльцо хозяйка и зовет меня:
— Ясь! Ясь! Иди, отнеси батьке в поле!
И дает мне кувшин молока и кусок хлеба. А я у нее ничего не спрашиваю, потому что я и так уже знаю, чую, что хозяин сейчас панское пашет на Кривом Горбыле. И я туда сразу побежал. Прибегаю, и точно: хозяин уже сел под куст и ждет меня. Я дал ему кувшин и хлеба. Он вот так вот усмехнулся и сказал:
— А ты, Ясь, легкий на ногу. Легче всех! Теперь ты всегда будешь мне в поле носить.
Так оно после и было.
Мне еще и всякое другое поручали, и я всегда со всем справлялся. Даже когда наша корова в лес ушла и заблудилась, корову тоже я нашел. Когда мы с ней вернулись, мать заплакала — это уже моя вторая мать, мужицкая, — заплакала и говорит: