Феодал
Шрифт:
– Все, – пробормотал он, отваливаясь от горячего тела сожительницы. – Теперь дай полежать спокойно. Сходи-ка лучше взгляни: в кастрюле что-нибудь осталось? Если да, то разогрей. Сухой спирт у меня в рюкзаке, вынь.
Удивительно, но Бриджит послушалась. Разогреть что-нибудь с помощью такого рафинированного топлива, как выспанный феодалом сухой спирт, – на это ее еще иногда хватало. А суп Фома варил сам. Кто-то из китайцев Бао Шэнжуя обнаружил удивительное: оказалось, что лапки гигантских многоножек съедобны, если их как следует вымочить в слабом соляном растворе, а затем подержать в дуршлаге над паром. И рецепт супа из злаков, трав и членистоножек
Дай человеку немногое сверх обыденного – и будет ему счастье. Какое-то время.
– Жить стало лучше, жить стало веселей, – констатировал феодал, с наслаждением вытягиваясь на лежанке.
В каком-то смысле он даже не кривил душой. Конечно, Бриджит не годилась ни в жены, ни в подруги, сама природа предназначила ее на роль постельной утехи и не более, но кому нужно это «более»? Слабому человеку. Ни в коем случае не феодалу, потому что слабые, мечтающие переложить часть неизбывного своего груза на чужие плечи, не становятся феодалами, хотя бы они за версту чуяли ловушки. Должность феодала – это ноша на одного. Взвалил – неси. Не смей никому плакаться в жилетку – пусть тебе плачутся. Людям надо во что-то верить: в то, что их выслушают, в добрый совет, в вовремя доставленную катушку ниток или тяпку без черенка. В то, что начальство мудрое, сильное и справедливое. И почти все они завидуют феодалу. Попробуй тут показать слабину! Свергнуть не свергнут, пока нет достойной альтернативы, но перестанут верить и надеяться. А значит, их жизнь изменится к худшему, причем в самом главном вопросе. И без того разве мало самоубийц?
Через полчаса над кастрюлей с супом показался парок. Бриджит превзошла саму себя, провозившись лишь вдвое дольше, чем следовало. Фома искрошил в миску лепешку, залил супом и молча выхлебал до дна. Добавки не запросил – надо же было оставить какую-нибудь еду этой неумехе. Да и нет ничего хорошего в том, чтобы выходить на маршрут с плотно набитым брюхом.
– Ты опьять уходить? – спросила Бриджит.
– Угу, – ответил Фома и, сдержав отрыжку, вытер рот тыльной стороной ладони. – Пора. Борька ждет.
– Почему ждет не здесь? Такой милый мальчик…
Фома потрепал ее по щеке:
– Как раз потому, что милый. Смотри у меня…
Он знал, что Бриджит сейчас расцветет, – ей нравилось, когда ее ревновали. Так и вышло. Она даже взвизгнула от удовольствия. Наверное, еще не поняла: не доставить другому человеку удовольствие, когда это ничего не стоит и никому не вредит, простительно лишь на Земле, да и то не всегда. На Плоскости это очень серьезный, вряд ли извинительный проступок. И вообще везде, где человека привязывают к жизни лишь мелкие радости. За отсутствием крупных.
– Значит, ты прошел завесу?
Борис пренебрежительно махнул рукой: а, видали мы, мол! Тоже мне препятствие – завеса! Фома озадаченно поскреб в затылке. Да, летит время… Видно, пришла пора поучиться у молодежи.
– Может, поделишься опытом? Эти завесы я всегда обхожу.
– За версту! – юношеским баском хохотнул Борис.
– Врешь, не за версту, а шагов за двести-триста. Сам знаешь, к завесе ближе не подойти. Вот мне и любопытно, как ты сумел.
– Как, как… – Борис аж светился – так был доволен, что может поучить уму-разуму своего всезнайку-наставника. – А вот почему к завесе нельзя подойти? Ась?
– Не аськай со старшими, а то получишь по шее, – проворчал Фома. – И задавай поменьше риторических вопросов. Нельзя, потому что нельзя. Инфразвук потому что.
– Ну!
– Что «ну»? Мне уже в двухстах шагах от завесы очень сильно не по себе. Однажды я шагов на сто подобрался и до сих пор не понимаю, почему еще жив.
– Ха – на сто! – засмеялся Борис. – А гранатомет ты себе перед этим выспал?
– Гранатомет?
– Ну да. Маленький такой, как у Терминатора. Главное, чтоб он бил по навесной траектории метров на двести, а больше никому и не надо. Можно даже пращу смастрячить и метать обычные гранаты, только придется выспать специальные, с замедлением. А то прямо в праще и рванут.
– Ты пробовал, что ли?
– А чё? Не, с пращой у меня ничего не вышло. Тут навык нужен.
– Я не о том! Завеса боится взрыва?
– Дык ясен пень! Я одну гранату пустил, гляжу – ее заколдобило…
– Кого, гранату? – Фома криво ухмыльнулся.
– Завесу, блин! Колышется вся, дергается, рябь по ней уродская. Пустил другую в то же место – завеса аж пятнами пошла, зелеными такими. Пустил третью – проход открылся. Вроде туннеля. Я ноги в руки – и бегом! Едва успел.
– Значит, проход открывается на время?
– Точно. Надо быстро бежать.
«Но сначала надо догадаться, что завеса боится гранат», – подумал Фома. Как всегда, ученик и нравился ему, и не нравился. Кто открыл, что «чертовы крючья» на самом деле не страшны? Борька. Кто нашел первую в феоде незримую твердь? Снова он. Не угробится в ближайшие годы – станет классным феодалом. Одним из лучших во всей округе. По навыкам и куражу уже сейчас мог бы, а по уму – рано. Может, кому-то и удавалось стать пятнадцатилетним капитаном, но о пятнадцатилетних феодалах никто в округе не слыхал. Феодал – это рабочая лошадка, а не спортсмен. Он не станет принимать любой вызов, бросаемый ему Плоскостью. У него просто нет на это времени.
А еще он должен оставаться в живых, даже если жизнь ему не мила. Стало быть, обязан всякий раз задумываться: нужен ли ему тот или иной риск?
Завесы появились меньше года назад одновременно у Фомы, Бао Шэнжуя на востоке, Шредера на северо-востоке и Магнуссона на юге. Не зная наверняка, Фома предполагал их и к западу от своих владений. Когда во время вечного кружения по феоду ему встретилась первая завеса, он почти не удивился. То и дело ведь возникает что-нибудь новенькое. Почему бы не возникнуть прозрачно-переливчатому барьеру двухкилометровой длины и никем не измеренной высоты?
Он осторожно попытался пройти и понял, что завесу придется обогнуть. Досадное удлинение пути, не более. Но когда завесы стали возникать одна за другой в самых неожиданных местах, причем самая длинная из них почти отрезала южную часть феода от северной, Фома забеспокоился всерьез. Воображению представлялись жуткие картины: феод, делимый завесами на все меньшие и меньшие островки, жизнь отшельников в тесных клетках вместо одного на всех просторного вольера…
Какое-то время путешествия по феоду напоминали блуждание в гигантском лабиринте. Потом беда пошла на убыль. Завесы мало-помалу рассасывались одна за другой. Теперь остались всего две, по виду не склонные самоликвидироваться. Большую беду пронесло, жизнь стала сложнее лишь чуточку.