Феодора
Шрифт:
В конце концов она поняла… Ее обвиняют в том, в чем нет никакой ее вины. От несправедливости этого и полной беспомощности несколько слезинок просочились из-под ее опущенных век и скатились по щекам.
Но никто не заметил, что она плачет. Все почувствовали огромное разочарование, узнав, что ребенок оказался девочкой. Однако почти сразу же придворные заговорили о том, что ведь это только первый ребенок от этого брака. Надо полагать, у этой пары будут еще дети и, несомненно, следующее дитя наверняка окажется мальчиком.
От этого настроение свидетелей улучшилось, и они оживились. Послышались здравицы в честь Юстиниана, старого императора, принимавшего роды лекаря и будущего наследника. Некоторые даже пытались поднять кубки в честь молодой матери и вызвавшей всеобщее разочарование новорожденной.
Иоанн Каппадокиец с фальшивой, словно приклеенной улыбкой поднял свою чашу с вином в честь Юстиниана. Темная фигура с очень длинной черной бородой отделилась от толпы и торопливо покинула Порфировый дворец, устремившись сквозь дождь к воротам Халк — у отца Поликрата был наказ как можно скорее передать новости своему церковному начальству.
Феодора лежала совершенно неподвижно, глаза у нее были по-прежнему закрыты. Слезы высохли, и она больше не ощущала никакого огорчения или обиды. Было просто замечательно вот так отдыхать, когда тело освободилось от мук и исчезли боль и страдания. Лекари и повивальные бабки закончили свои хлопоты, и на Феодору было наброшено покрывало, скрывшее наконец ее от любопытных глаз. Какое-то время ее сознание, как и тело, пребывало в покое. Она ни о чем не думала, испытывая только тихую радость — наконец-то все позади.
По мере выздоровления Феодора стала все полнее осознавать, что у нее теперь есть ребенок. Ее собственный ребенок.
На этот раз вокруг не было никаких безжалостных фанатиков. Никто и не пытался отобрать у нее дитя. Наоборот, теперь у нее есть свой кров, забота и уход, уверенность в будущем — своем и ребенка. В сравнении с этим все остальное казалось малозначительным.
Проводя все больше времени со своей дочерью, Феодора постепенно прониклась, как и любая мать, сознанием, что такого чудесного ребенка, как у нее, нет ни у кого. Какое же это замечательное существо — ее дочурка! Она не переставала восторгаться и любоваться ее крошечными ручонками, такими невероятно совершенными вплоть до розовых перламутровых ноготков на ее пальчиках; ее глазками, ее требовательным ненасытным ротиком, похожим на маленький бутон розы.
Это были самые естественные, наиболее важные и приятные чувства, приносящие глубочайшее удовлетворение. Мудрая Македония когда-то заметила по этому поводу: женщина — это любовь, а любовь — это женщина. Более того — венцом любви является материнство. Все женщины созданы именно для этого, и это придает им силы.
Но хотя одно естественно вытекает из другого, случилось так, по крайней мере для Феодоры, что любовь и материнство не только совпадали, а даже в некотором смысле гармонично дополняли одно другое. А разве мало женщин становятся матерями вопреки желанию, рожая от нелюбимых и постылых, которых они ненавидят и презирают? Однако такова уж природа женщин, побуждающая их даже при таких неблагоприятных обстоятельствах окружить ребенка, стоит ему появиться, любовью и заботой.
Размышляя над всем этим, Феодора, вчерашнее дитя улицы, еще слабая телом, разумом вполне отчетливо ощутила силу законов, таинств и условностей общества, над которыми раньше только смеялась. Бракосочетание, взаимные клятвенные обещания, данные прилюдно ею и Юстинианом, сама жизнь в соответствии с нынешним высоким положением, такая непривычная, стали теперь для нее и броней, и утешением. Начиная с этого момента все низменное в ней выветрилось и забылось.
И ничего ей не хотелось больше, чем полностью отдаться заботам о маленьком создании, которому она подарила жизнь. Это была частичка ее самой: теперь она была привязана к ней таинственной силой обожания и интуитивного поклонения сильнее, чем когда их соединяла физическая связь — пуповина. А в остальном пусть все идет своим чередом. Впервые в жизни она была в мире сама с собой и с миром внешним.
Ей и в голову не приходило, что ее материнство, ее ребенок могут быть причиной обстоятельных дискуссий, замешенных на опасениях и ненависти влиятельных людей. Или что законы и обычаи могут оказаться недостаточно могущественными, чтобы защитить ее от сил, о которых она и не догадывалась, считая все, что она делала, естественным и верным.
Ребенок царской крови — это не простой ребенок. Он олицетворяет преемственность династии и влияет на ход истории. Во всяком случае, с этой точки зрения дочь Феодоры стала объектом пристального внимания.
На следующий день после того, как Феодора и ее дитя были переведены из мрачного и холодного Порфирового дворца в жизнерадостный уют Гормизд, ребенок был окрещен, причем, по требованию Юстиниана, обряд совершил сам патриарх, белобородый старец Гиппия.
Феодора увидела в своем покое скопище облаченных в сияющие ризы людей, увидела, как старшая нянька отдает ребенка в руки Юстиниана и как тот улыбается, глядя на девочку. Ее глаза наполнились слезами.
Гиппия исполнил положенное, окропив маленькую головку несколькими каплями влаги, и нарек девочку в честь отца Юстинианой.
Старый император в церемонии не участвовал. К тому времени здоровье Юстина ухудшилось настолько, что он не в состоянии был даже поднять голову с подушки. Крепкая крестьянская порода еще как-то позволяла дряхлому властителю цепляться за жизнь, но это не могло продолжаться бесконечно. Поскольку Юстиниан в эти дни ничего не говорил, чтобы не волновать ее, Феодора не знала, насколько серьезно он обеспокоен состоянием своего дяди.
Когда патриарх с клиром возвращались после крещения в собор Святой Софии, Гиппия обратился к своему недреманному оку:
— Как ты считаешь, отец Поликрат, не послужит ли это крещение, которое я лично свершил, лучшему взаимопониманию между святой церковью и Гормиздами?
Киликийский монах покачал головой.
— Нисколько, ваше святейшество.
— Но ведь наследник Юстиниан с исключительной покорностью просил нас об этом обряде. Да и женщина тоже окрещена в купели.
Патриарх был добрым и мягким человеком, но эти качества подавлялись его куда более решительными подчиненными.
— В вопросах веры крещение не имеет особого значения, — заявил отец Поликрат. — Следует иметь в виду, что этот обряд всего лишь очищает душу от первородного греха, греха праотца Адама, с которым рождаются все люди. Но и только. От тех грехов, которые человек безответственно совершает после рождения и которые растлевают его душу, он должен очиститься на исповеди, с истинным раскаянием, искуплением и отпущением грехов. Известно ли что-нибудь вашему святейшеству об исповеди или раскаянии женщины по имени Феодора в гнусной ереси, коя есть тягчайший из грехов?