Ференц Лист
Шрифт:
Знакомство состоялось в конце весны 1833 года в одном из парижских салонов. Молодые люди сразу обнаружили общность взглядов и интересов, почувствовали взаимное притяжение. Захватившую обоих беседу захотелось продолжить… Лист получил приглашение посетить салон Мари и вскоре стал бывать у нее не только на светских раутах, но и в «неприемное время», подолгу оставаясь наедине с удивительной женщиной, свободно рассуждающей о философии, литературе и музыке. Уединенные прогулки приносили обоим искреннее наслаждение, они все больше сближались. Наконец, летом, когда графиня переехала в замок Круасси (Ch^ateau de Croissy), музыкант с радостью воспользовался приглашением навестить ее.
Он прекрасно понимал, что мысли о Мари постепенно захватывают его целиком. Он сам испугался своих чувств и даже пытался бороться с собой,
Он обратился к сочинениям своего друга Берлиоза. В первую очередь сделал фортепьянную транскрипцию его «Фантастической симфонии» — «Эпизод из жизни артиста. Большая фантастическая симфония. Партитура для фортепьяно» (Episode de la vie d’un Artiste. Grande symphonie fantastique. Patition de piano). Лист впервые употребил по отношению к этому сочинению термин «партитура для фортепьяно», весьма точно отражающий тот переворот в фортепьянном искусстве, который он совершил: «Если не ошибаюсь, то партитурой „Фантастической симфонии“ Берлиоза я первый указал путь к иному способу. Я сознательно стремился переложить для фортепьяно не только музыкальный остов, но и все многочисленные детали, всё многообразие гармонии и ритма, как если бы дело шло о воспроизведении некоего священного текста. Моя любовь к искусству удваивала мое мужество. Хоть я и не льщу себя Надеждой, что этот первый опыт целиком удался, всё же он обладает тем преимуществом, что указывает путь, по которому следует идти в будущем, и что благодаря ему в будущем окажется уже невозможным аранжировать произведения мастеров так, как это делали раньше. Я назвал мой труд партитурой для фортепьяно, чтобы сделать совершенно ясным мое намерение: шаг за шагом следовать оркестру, оставляя на его долю лишь преимущества массовости воздействия и разнообразия звучаний»[154].
До Листа фортепьянные транскрипции воспринимались исключительно как облегченные развлекательные аранжировки модных популярных мелодий. Лист поднял этот жанр на принципиально новую высоту, наглядно показав не только его серьезность и важность в деле пропаганды настоящей музыки, но и возможности, по выражению Шумана, «симфонической трактовки фортепьяно», поистине инструмента-оркестра.
Чтобы «закрепить успех», вслед за симфонией Лист написал на ее главную тему фортепьянную пьесу «Навязчивая мысль (L’idee fix'e). Andante amoroso». Отныне путь дальнейшего развития жанра фортепьянной транскрипции был определен.
Берлиоз не мог не оценить искренний душевный порыв, заставивший Листа обратиться именно к его произведению (к тому же в 1834 году в целях популяризации «Фантастической симфонии» Лист издал свою транскрипцию на собственные средства, что было для него в материальном плане довольно обременительно). Между композиторами сложились настолько искренние отношения, что именно Лист был выбран Берлиозом в качестве свидетеля при его венчании с Генриеттой Смитсон[155].
К началу 1834 года Лист уже перестал сопротивляться чувству к Мари д’Агу: «Итак, я не видел Вас вчера и не увижу сегодня. Сегодня, когда все благоденствуют и едят сладости, я кашляю и пью ячменный отвар. Что предсказывает это на 1834 год? Напишите мне хоть словечко. Во всём мире жизнь означаете для меня только Вы; я безутешен только оттого, что не вижу Вас. Расскажите мне о вчерашнем дне, о сегодняшней ночи. Как Вы были причесаны? Кашляли ли? Вальсировали ли? Расскажите мне обо всём. <…> Сегодня утром мне лучше. Завтра я хотел бы пойти в Итальянский театр. Другими словами, я хотел бы видеть Вас. Когда я Вас увижу? Проклятая простуда… Я хочу жить. Я люблю. Вы должны видеть: я буду жить потому, что люблю. Болезни следует страшиться лишь тогда, когда она захватывает именно в такой момент, и это должно случиться со мной? Но прощайте, модного человека останавливает приступ кашля. Прощайте и напишите мне пару слов»[156].
Более быстрому развитию их романа мешало общение
В доме аббата-интеллектуала велись жаркие диспуты на философские и религиозные темы, разговоры о будущем искусстве. Лист окунулся в родственную среду. Из Ла Шене он писал матери: «Наконец, после трехдневного приятного путешествия, я, с 70 франками в кармане, прибыл невредимым в Ла Шене. Если бы Вы смогли прислать мне столько же или несколько больше франков в течение четырнадцати дней через банкира в Ренне или Сен-Мало, то я был бы Вам очень признателен. Если же Вы не сможете, то я буду по возможности соблюдать экономию; однако мне это будет очень трудно… Аббат совершенно очарователен и чрезвычайно любезен… Он является моей величайшей страстью. У меня очень красивая комната, хорошее питание, очень много agr'emens spirituels[157] — одним словом, мне никогда не было так хорошо»[158].
Лист и Ламенне подружились. Общение с «титаном мысли» духовно обогащало Ференца. Именно в Ла Шене он написал свою первую музыкально-критическую статью «О будущем церковной музыки» (De l’avenir de la musique d’Eglise). Выбор темы весьма характерен. Можно сказать, это «манифест на будущее» самого Листа, которого проблема реформирования церковной музыки будет занимать всю жизнь. Еще одно доказательство цельности его творческой натуры!
Там же были сочинены фортепьянная пьеса «Лион», о которой мы уже упоминали в связи с отношением Листа к Июльской революции, и поэтичный цикл «Видения» (Apparitions) из трех пьес, в том числе «Фантазия на вальс Ф. Шуберта» (№ 3), первая из его обработок сочинений Шуберта. Хотя название цикла — «Видения» — совпадает с названием книги стихов Ламартина, на этот раз Лист вдохновлялся не ею, а поэтическим циклом Кретьена Урана «Слушания» (Auditions) из трех стихотворений. Может быть, атмосфера Ла Шене пробудила в Листе ностальгические воспоминания о приходе Сен-Винсен-де-Поль?
И всё же ни дружеское общение, ни погружение в искусство так и не спасли Листа от мыслей о Мари д’Агу. Они обменивались страстными письмами. Тогда Лист не думал о том, что Мари, чтобы быть с ним, должна будет оставить мужа и детей. Никого вокруг для Листа просто не существовало; он любил и жаждал быть любимым! Рассудительный аббат Ламенне, посвященный в сердечные дела своего молодого друга, всячески отговаривал его от поспешных роковых решений (будучи знаком с Мари, он пытался увещевать и ее). Но, видно, никакие аргументы уже не действовали.
Мари д’Агу смотрела на жизнь более трезво. Да, она восторгалась Листом, ей льстили пылкие чувства «модного человека», она жаждала быть в центре всеобщего внимания. И всё же не стоит считать ее лишь циничной и расчетливой «светской львицей». Мари тоже любила, любила не менее пылко и страстно, просто ее натура во многом отличалась от натуры ее возлюбленного.
Поздней осенью Лист вернулся в Париж. Мари с нетерпением ждала его. Они снова встретились…
К этому времени относится знакомство Листа с еще одной женщиной, в течение нескольких лет занимавшей в его жизни место достаточно важное, но всё же не настолько, как принято считать, — Амандиной Люсиль Авророй Дюпен (Dupin; 1804–1876), знаменитой Жорж Санд. Между ней и Мари д’Агу, мечтавшей о литературной славе (ее первые произведения под псевдонимом Даниель Стерн (Daniel Stern) появились в печати лишь в конце 1841 года), тогда завязались дружеские отношения. Лист, везде сопровождавший Мари, был представлен Жорж Санд на одном из ее приемов. Молодой красавец-музыкант не мог оставить равнодушной такую творческую натуру, какой была талантливая романистка. Вскоре обнаружилась и общность их взглядов. (Кстати, в ранней юности Аврора Дюпен воспитывалась в монастыре августинок и одно время всерьез намеревалась стать монахиней…)