Ферма трупов
Шрифт:
Первым в дверях появился Люциас Рэй, за ним человек в шляпе, везший белый гроб на специальной подставке с колесиками. Вдвоем они аккуратно провели свой груз через проем и подкатили к секционному столу. Рэй достал из кармана изогнутую металлическую рукоятку и, вставив ее в небольшое отверстие в изголовье гроба, начал проворачивать, как будто заводя какой-то древний автомобиль.
— Вот так вот, — произнес он, убирая рукоятку обратно в карман. — Вы, я думаю, не будете против, если я останусь — хотелось бы проверить свою работу. Такая возможность выдается не
Он хотел было открыть гроб, но Дженретт, опередив меня, положил руку на крышку.
— В обычных обстоятельствах никто не стал бы возражать, Люциас, — сказал он, — но сейчас крайне нежелательно, чтобы кроме нас двоих здесь присутствовал кто-то еще.
— Сдается мне, вы перегибаете палку. — Улыбку на губах Рэя как будто льдом прихватило. — Я ведь тело девчушки не первый раз вижу. Можно сказать, во всех подробностях изучил, получше родной матери.
— Люциас, вам придется уйти, чтобы мы с доктором Скарпеттой могли приступить к работе, — все тем же своим мягким, печальным голосом повторил Дженретт. — Я позову вас, как только мы закончим.
— Доктор Скарпетта, значит… — Рэй остановил на мне свой взгляд. — Да уж, доложу я вам, как федералы объявились, народ тут малость подрастерял свое дружелюбие.
— Расследуется убийство, мистер Рэй, — сказала я. — Думаю, не стоит воспринимать отказ как выпад лично против вас — это вовсе не так.
— Ладно, Билли Джо, — повернулся он к своему спутнику. — Пойдем чего-нибудь перекусим.
Они вышли, и Дженретт запер за ними дверь.
— Приношу свои извинения, — произнес он, натягивая перчатки. — Люциас вообще-то отличный парень, хоть и любит настаивать на своем.
«Не окажется ли, что тело Эмили не забальзамировано должным образом или что сделанное не соответствует сумме, заплаченной ее матерью?» — подумала я. Однако когда мы с Дженреттом открыли крышку гроба, я не заметила, чтобы что-то было не так. Тело покрывала белая атласная драпировка, поверх которой лежал такой же белый пакет из тонкой бумаги, перетянутый розовой ленточкой. Я приступила к фотографированию.
— Рэй что-нибудь говорил об этом? — протянув пакет Дженретту, спросила я.
— Нет. — Он озадаченно повертел его в руках.
Развернув драпировку, я почувствовала резкий запах бальзамирующей жидкости. Эмили лежала как живая в бледно-голубом вельветовом платье с длинными рукавами и высоким воротником и с бантиками из той же материи в заплетенных косах. Белесый налет пушистой плесени, характерный для эксгумированных останков, покрывал лицо и уже тронул сложенные на животе руки, сжимавшие Новый Завет. Белые гольфы и черные лаковые туфельки на ногах девочки выглядели слегка поношенными.
Я сделала еще несколько снимков, затем мы с Дженреттом вынули тело из гроба и, положив на стол из нержавеющей стали, начали снимать одежду. Где-то под этим милым нарядом скрывалась зловещая тайна смерти Эмили.
Ни один честный патологоанатом не станет отрицать, что следы вскрытия — и особенно Y-образный разрез — производят кошмарное впечатление. Ни в какой хирургической операции, производимой при жизни пациента, не используется ничего подобного. Выглядит это именно так, как и называется: скальпель идет от обеих ключиц к грудине, затем проходит по всей длине туловища и, обогнув пупок, останавливается у лобковой кости. Не более привлекательным выглядит и продольный разрез на затылке, между ушами, который делают перед тем, как распилить череп.
Раны у мертвых, разумеется, не заживают. Их можно лишь скрыть — высокими кружевными воротничками и умело уложенными волосами. С толстым слоем грима, нанесенного в похоронном бюро, и широким швом, идущим вдоль всего туловища, Эмили походила на брошенную жестокой хозяйкой тряпичную куклу, с которой сорвали красивое платьице. Под монотонный стук капель, падавших из крана в железную раковину, мы с Дженреттом удалили плесень, грим и телесного цвета пасту, с помощью которой замаскировали пулевое отверстие в затылке и срезанную убийцей кожу на бедрах, плечах и верхней части груди. Потом мы вынули из-под век супинаторы и разрезали швы. От невыносимого запаха, исходившего из грудной полости, немедленно заслезились глаза и потекло из носа. Мы извлекли обсыпанные бальзамировочным порошком внутренние органы и промыли их под струей воды. Осмотрев шею, я не нашла ничего, о чем не было бы упомянуто в отчете моего коллеги. Я попыталась разжать челюсти, вставив между зубами длинный тонкий шпатель.
— Не поддается, — раздраженно сказала я. — Придется иссекать жевательные мышцы. Я хотела взглянуть на язык в анатомической позиции, прежде чем исследовать его через заднюю поверхность глотки, но теперь не знаю — получится ли.
Дженретт вставил новое лезвие в скальпель.
— Что именно нас интересует?
— Нужно убедиться, что язык не прикушен.
Несколько минут спустя выяснилось, что мое предположение было верным.
— Вот след, прямо на кончике, — показала я. — Можете снять размеры?
— Одна восьмая на четверть дюйма.
— И глубина ранки тоже около четверти дюйма. Похоже, это произошло несколько раз, как вы считаете?
— Думаю, все выглядит именно так.
— Таким образом, можно сделать вывод, что перед смертью она билась в конвульсиях.
— Их причиной вполне могло стать огнестрельное ранение в голову, — заметил он, доставая камеру.
— Могло, но почему тогда мозг не показывает ни малейших признаков того, что какое-то время после выстрела она еще агонизировала?
— Видимо, этот вопрос так и остается открытым.
— Да, — согласилась я, — ясности пока не прибавилось.
Мы перевернули тело, и я сосредоточилась на исследовании примечательной отметки — главного, на что была направлена сегодняшняя наша мрачная работа. Тем временем прибывший судебный фотограф установил свое оборудование, и мы, проработав почти до вечера и перебрав самые разнообразные насадки и фильтры, отсняли несколько катушек пленки — цветной, черно-белой, высококонтрастной и чувствительной к инфракрасным и ультрафиолетовым лучам.