Фестех глазами изнутри

Lebedev Mike

И эта добродушная скотина Вадик (нет, а как его еще прикажете назвать?) практически в уме разделив правильный ответ на произведение всех имевшихся в задаче параметров, выпалил в воздух вереницу цифр…(Для читателей, более склонных к гуманитарному мышлению, поясню ход мыслей наших гениальных толстопузов. Никакой «постоянной Лейбница-Планка» в природе не существует, и, скорее всего, никогда не будет существовать. Был попросту взят верный ответ, разделен на все данные в задаче числа, и получившаяся белибер… пардон, не белиберда, конечно, а «поправочный коэффициент» был возведен в ранг «Постоянной». Поняли теперь?)

— А уравнение? — по-прежнему не веря в свою фортуну спросил Потапов

— Ну, так это и есть уравнение Лейбница-Планка для гравитации; потому и постоянная так называется. Берешь, чего у тебя там есть — масса, скорость, радиус — перемножаешь, подставляешь — и вот ответ…

Потапов взял. Подставил. Перемножил. Перемножил еще раз. Перемножил для верности на листочке, в столбик, не доверяя калькулятору. И всё равно сходилось (хотя обычно-то бывает ровным счетом наоборот). Потрясенный, забыв даже сказать «спасибо», он вышел из комнаты и побрел по коридору. Элементарное решение сложнейшей задачи ускоренного движения в неравномерных полях так и плыло перед глазами… просто взять… сложить… и перемножить… фантастика!А в покинутой им комнате между тем закипела работа! Успех должен был быть развит, закреплен — и немедленно! Хорошим подспорьем друзьям послужила методическая брошюра «Выдающиеся ученые прошлого». Тем из ученых мужей, кому не посчастливилось до сей поры обзавестись собственным «именным» законом, уравнением или хотя бы параметром — Провидение воздавало должное на дальней окраине Долгопрудного. Причем если формулы и законы разнообразием не баловали — все оставшиеся тридцать девять задач Задания были решены прямым и неуклонным умножением всех имевшихся заданных величин — то выводящие на искомый правильный ответ «поправочные коэффициенты» дали простор для вольного полета фантазии.«Гравитационный инвариант Ландау», «Хронометрический показатель Столетова-Иоффе», «Постоянная слабого взаимодействия Гельмгольца-Дирака-Марии Кюри» и «Пьезомагнитная векторно-ковариантная постоянная Галилея-Бора-Резерфорда» украсили собой задание по обыкновенной, в общем-то, и всего лишь общей физике. Казавшийся до сего дня верхом совершенства Закон Гей-Люссака оставался где-то далеко позади. В какой-то час на страницах простой школьной тетрадки за три копейки были перевернуты все прошлые представления о механике и заложены основы подлинной Физики Будущего…Расчет оказался верным. Вскоре раздался уже знакомый аккуратный стук в дверь, и в проеме вновь показалось крайне заинтересованное лицо студента Потапова

— Мужики, я это… того… разобрался. Короче, молодцы вы, хорошо, что такую формулу подсказали… Я и сам решил,

конечно, но через вашу-то формулу проще, само собой… Я чего вот чего еще хотел спросить… Вот эти самые ваши матуры которые…

— Урматы, Игорь, — закусив от волнения губу, поправил его Вадик, — уравнения матфизики.

— Ну да, урматы, конечно… я так и хотел сказать. А вот другие задачи… нет? Нет там еще каких-нибудь формул?

— Конечно есть!!! — хором завопили от восторга гении, — Конечно!!! Мы тут сами уже хотели к тебе идти, предложить позаниматься, подсказать, если что-то вдруг не получается у тебя… мы же друзья, верно? Чаю хочешь? Ну вот, смотри. Берем самую первую задачу, номер один…

Ещё бы…Весть о том, что Потапыч идет сдавать столь фантастически сработанный интеллектуальный продукт, мгновенно облетела всю «трёшку». Заслышав, люди спешно возвращались из женских комнат, от родни и неизвестно из каких еще других мест. Королями ходили все студенты группы 032 — еще бы, ведь они могли запросто так присутствовать на таком потрясающем шоу, просто по факту принадлежности. Наиболее дальновидные питомцы других групп срочно выправляли в деканате справки о том, что они должны сдавать задание по общей физике именно в этот день, и именно в составе группы 032. Старшекурсники от досады кусали локти и умоляли хотя бы на одну пару оформить им академический отпуск и оставление на второй год. Поговаривали, что какие-то ушлые люди в общагах других факультетов предлагали «из-под полы» приобрести «проходки» на задние парты по заоблачной цене, якобы похитив и переклеив фотографии в чьих-то студенческих билетах. И, наконец, пронесся вполне правдоподобный слух, что всё происходящее в назначенной для сдачи аудитории — в общем, неплохо, хотя и, естественно, без звука, будет видно из окон женского туалета Лабораторного корпуса напротив…В ночь накануне в общежитии никто не спал. На «пятачке» перед входом горели костры, а вокруг них, размахивая руками и приплясывая, грелись люди — это были наши друзья из прочих учебных заведений столицы, которые уж никак не могли попасть на историческое событие, но рассчитывали быть хотя бы поблизости и следить за его ходом при помощи того, что сейчас назвали бы «онлайн-репортажем». Следить, чтобы с гордостью потом сообщить потомкам: «Я ТАМ был — я ЭТО видел!»Безмятежно спал лишь один человек. Это был сам Игорь Потапов. Под подушкой рука его сжимала тетрадь с заветным Заданием, с которым последние трое суток он не расставался ни на миг, резонно опасаясь провокаций со стороны тех, кто незаслуженно, можно сказать — на халяву, попытается разделить с ним лавры звания «Короля Физики»……История и по сей день умалчивает, кто же именно сдал студенту Потапову всю эффектно задуманную и почти исполненную комбинацию. Скорее всего — и никто. Просто материализовалось само небывалое напряжение, звеневшее в воздухе до отказа натянутыми суперструнами — в полном соответствии с предсказанной Эйнштейном возможностью перехода энергии в массу. Материализовалось, чтобы спасительно нашептать сладко спящему студенту Потапову в самое ухо: «Вставай, Игорёк! Вставай, не спи! Твои новые «друзья», Шурик и Вадик, хотят жестоко посмеяться над тобой! Проснись!..» Вслед за чем зримые черты обрела и месть обманутого Потапова: разгромленная комната, сломанный двухъярусный «мамонт» и как эффектная точка — выброшенная на улицу прямо сквозь закрытое окно пудовая гиря. Но Игорь мстил не за себя, нет… Он мстил за поруганную Физику. За мгновения до этого Шура и Вадя успели улизнуть из помещения и две недели затем, на нелегальном положении, скрывались где-то в недрах профилактория. Хвала Провидению, тетради с правильными решениями задания (и не только первого) остались при них — и это, я считаю, для всех остальных было главным результатом…Конец у этой истории сдержанно-оптимистичный. Шура и Вадя, как и было сказано в начале, со временем скрылись где-то у границ Непознаваемого. Скрылся и Игорь Потапов — но немного в ином направлении, совершив эффектный вылет по итогам летней сессии. На экзамене по аналитической геометрии ему посчастливилось попасть к легендарному доценту Савину. Это была несомненная удача, так как доцент Савин слыл предобрейшей души человеком. Как правило, ощутив в экзаменуемом хотя бы минимальные признаки знания по предмету, просто на уровне знакомства с общими терминами — он тут же расплывался в широкой улыбке и громко восклицал: «Молодой человек! Давайте теперь поборемся за ПЯТЬ!!!» Услышал эту бессмертную фразу и Игорь Потапов — после чего и совершил ошибку, ставшую роковой: он решил-таки за «пять» побороться. Более того, эти «пять» он практически «отборол», в какие-то полтора часа (драгоценного, замечу, времени, так как за тот же период «побороться за пять» могло бы еще человек десять — так что по делам его кара, по делам…) убедив-таки доцента Савина, что определитель произведения матриц все-таки равен произведению определителей (Не знаете, что такое «матрица»? Matrix has you). «Совершенно верно! — воскликнул доцент Савин и, решив разрядить обстановку доброй шуткой, весело спросил, — Ну а определитель суммы матриц? Чему он равен?» «Сумме, само собой» — ответствовал Игорь Потапов, протягивая зачетку…Здесь улыбка сползла с лица даже такого безудержного оптимиста, как святой человек доцент Савин. ТАКОГО за тридцать лет педагогической карьеры не приходилось ему слышать НИКОГДА… (определитель суммы НИЧЕМУ не равен… это как по аналогии с 5x5=25 и 6x6=36 уверенно доложить, что 7x7=47… — прим. для гуманитарных читателей). Немедленно проведенное короткое расследование выявило наличие и других обширных участков вакуума и серого антивещества в голове студента Потапова, и дело было передано по инстанции. Через какой-то месяц будущий академик провалит уже пятую (!) по счету абитуру, еще через год все-таки поступит вновь, когда за него на Собеседовании замолвит слово декан Ткаченко… (тот самый случай… «Ну что же Вы, Потапов… год отучились на Физтехе — и опять двенадцать баллов… ну что же с Вами ДЕЛАТЬ???»)… но всё это будет уже далеко позади нас. А мы… мы пошли (и идём) дальше.

КОНЬ, ЛАБЫ И АНГЛИЙСКИЙ

Со вполне объяснимыми волнением и трепетом перехожу я к представлению одного из ярчайших питомцев группы 034, студента Дмитрия Р., также хорошо известного в узких кругах как «Конь», а если еще более ласково — то «Непарнокопытный друг». Вознесшийся ныне к заоблачным высотам геополитики и макроэкономики, сияет он нам путеводной звездой, подобно… а тогда… а тогда еще простой, открытый парень, и всех нас общий друг… да и сейчас, в общем, тоже… но задатки, безусловно, были видны уже тогда, что и будет явственно следовать из многочисленных примеров. Пока же укроем его за этим прекрасным и естественным псевдонимом, исходя из его нежной (хотя и логически труднообъяснимой) привязанности к прославленному армейскому коллективу, итак.Стоял обычный урок английского языка…Само собой, тема «Фестехи и иностранные языки» — неисчерпаема, как и все остальные. Большинство пайщиков, как вы уже знаете, прибывало в Долгопрудный из мест, отнюдь не изобиловавших языковыми спецшколами, так что коллекция бессмертных выражений, начавшись с решительного «Ам хлэд — ам стюдент», быстро пополнялась новыми вербальными шедеврами. Неиссякаемым источником их, само собой, был ЛУР, «Лаборатория Устной Речи», где фестехи, подзуживаемые настойчивыми «англичанками», отчаянно и безнадежно пытались самостоятельно наладить себе изысканный итонский «прононсейшн». Главный герой этой главы, кстати, не раз утверждал, что в ЛУРе хорошо знакомиться с девушками. Ну, не знаю… во-первых, девушка там была, как правило, всегда одна — а именно, лаборантка, ставящая на магнитофон «таски», всегда зажатая в плотное кольцо обуреваемых жаждой применить на практике новые языковые навыки первокурсников. А во-вторых, о чём там можно было знакомиться, если почти ежеминутно на всё помещение раздавался чей-то могучий рык уровня «Зе проублем оф зе месау-рингх ин аур икспиримент…» (человек в наушниках, как правило, плохо контролирует уровень выходных децибелов), вслед за чем свободная от «ушей» часть публики немедленно погружалась в дикий хохот и остроумные комментарии услышанного (на русском, кстати, языке).На втором курсе становилось еще веселее, когда в качестве основного задания начинал использоваться перевод «технического текста». То есть, устав от надуманных и потому малоинтересных тем вроде «Прогулка по Лондону» или «Наш визит в Британский музей», фестехи переходили к овладению настоящим, живым языком Науки. Раз в неделю требовалось отыскать в библиотеке журнал, более-менее отвечающий тематике твоей будущей специальности (в нашем случае это был, само собой, прославленный «Oceanology», ну или там «World weather report»), выбрать там какую-нибудь понравившуюся статью, перевести ее, а наиболее ударные места еще и, запинаясь, кратко пересказать. Можно своими словами. Но тоже английскими. На практике это выливалось в то, что текст, непонятный студенту на английском, не без изящества, как правило, превращался в набор слов, решительно непонятный преподавателю на русском, что лишний раз доказывало, какие же фестехи ловкие и умные ребята. Выглядело это примерно так:(над столом, трогательно склонившись к потрепанному журнальчику года эдак семидесятого, сидят Преподаватель и Студент. Перед ними текст… ну, скажем, начинающийся со слов …measurement of frequency of fluctuations of internal waves… что в вольном переводе может означать «Измерение частоты колебаний внутренних волн». Про «внутренние волны» вы ведь уже слышали, верно? Тем лучше.)Преподаватель: Так, пожалуйста — читаем.Студент (от натуги почесываясь и мучительно пытаясь воспроизвести «межзубный звук зе»): Ээээ… мэ-жармент оф фрикванси оф флюктуэйшн оф интернал вейвз…Преподаватель (несколько поморщившись, но тут уж ничего не поделаешь): Так, очень хорошо… давайте теперь переведем.Студент: Так, значит… ээээ… Мэжармент… мэжар-мент… а, ну значит — так мэжармент и есть!Преподаватель (несколько изумленно): Как это значит — так и есть???Студент (ловко извернувшись на стуле): Ну, значит… Это, значит, у нас в океанологии (у НАС, значит… сильное заявление. У НАС… — прим. авт.) такой ТЕРМИН. Мэжармент. Мэжармент чего-нибудь. Какой-нибудь величины…Преподаватель (стараясь не показать своим видом, что ей прекрасно известен тот факт, что океанология У НАС в любом случае будет с третьего курса, а никак не со второго): Ну, возможно… В принципе, во всех остальных областях Науки measurement переводится как «Измерение»…Студент (обрадовано, подтверждая старый тезис о том, что хороший студент основную сумму знаний по предмету получает непосредственно на экзамене и напрямую от экзаменатора): Да-да, совершенно верно! Везде — это «измерение»! А у НАС — мэжармент! Но смысл — тот же.Преподаватель (неохотно, но всё же соглашаясь): Ну, хорошо. Пусть так. Идем дальше.Студент (идя дальше): Мэжармент оф фрикванси… эээ… фрикванси… фрикванс, значит… а, вот, вейвс у нас в конце… а, ну, значит, фрикванс волн этих!Преподаватель (настороженно): Какой еще фрикванс?Студент (от уверенности даже приподымаясь): Это термин такой! Характеристика волн! Динамическая!Преподаватель (от волнения переходя на родной язык): Are you sure?Студент (несколько замявшись): А, ну может быть… возможно… возможно, и не динамическая. Возможно (обретая былую уверенность) временнАя характеристика… да, точно — временнАя.Преподаватель (несколько уставше): Дальше, пожалуйста.Студент: А, ну тут совсем уже просто. Флюктуэйшн — это флуктуация и есть… (да, действительно — тут не поспоришь: флюктуэйшн — она как есть флюктуэйшн. И не только у НАС).Преподаватель (махнув уже на всё рукой): Давайте всё вместе.Студент (гордо, на всю аудиторию): Вот, значит! Мэжармент фрикванса флуктуации интернальных волн!!!Преподаватель (опечаленно): Каких волн?Студент (укоризненно, типа «стыдно не знать»): Интернальных!!!Занавес. И пересдача. (Шутка. Всё нормально. Это же Фестех).М-да… А с четвертого курса совсем весело — потому что ВТОРОЙ язык. Да, друзья. Физтех — одно из немногих (если вообще не единственное) неспециализированных учебных заведений, выпускник которого на выходе должен посильно владеть сразу двумя заграничными наречиями: английским-то само собой, а еще на выбор и вторым: французским, немецким или даже японским. Тут, главное, не запутаться и вовремя в голове переключить тумблер — а дальше всё просто: был «межармэнт» — станет «межерасьон», флюктуэйшн — «флуктуасьон», и так далее. «Система Физтеха» в действии, одним словом. Главное — это не Знание как таковое. Главное — это Система овладения этим Знанием……Всё, конечно, изменилось в тот самый миг, когда прямо на наших глазах распахнулись ворота в Мир. Тут уж фестехи взялись за пресловутый TOEFL (базовый экзамен по языку, необходимый для получения возможности обучаться за границей) по-серьезному, безо всяких «мэжарментов»… но это, в общем, уже другая тема. А у нас…Итак, стоял обычный урок английского языка. Девять взъерошенных «ам хлэд — ам стюдентов» мучительно восстанавливали в своих головах разорванную было связь английских времен. Девять — потому что десятый участник списочного состава подгруппы, загадочный «студент Дмитрий Р.» по-прежнему отсутствовал, где-то, видать, сильно подзадержавшись — очевидно, по случаю несколько затянувшегося празднования своего поступления в Лучший Институт на Земле. Неожиданно дверь в кабинет распахнулась, и на пороге возник…О, я узнал его сразу! Это же он тогда своими четкими ударами в полуприседе склонил чашу весов футбольного бога в пользу ФАКИ, чтобы затем стремительно скрыться в плотной куче-мале немедленно образовавшихся поклонников и, само собой, поклонниц. Но еще более — это он, именно ОН тогда покорил всю взволнованную общественность тем, что сумел ДОГОВОРИТЬСЯ с самим Полковником, начальником военной кафедры. ДОГОВОРИТЬСЯ так, что отбыть на каникулы аж на неделю

раньше остальных (и, очевидно, почти недели на три позже с них вернуться). Сразу скажу: и в дальнейшем наш герой ДОГОВАРИВАЛСЯ часто и с удовольствием, с пользой как для себя лично, так и для всех нас в целом. Что и говорить — нет сомнений в том, что и взлет в упомянутые уже сферы геоэкономики и макрополитики был бы невозможен без этого его волшебного умения. Ну а пока… ну а пока первый случай договориться (вернее, уже второй) представился ему сразу.Разумеется, опытная преподавательница английского Вера Михайловна Зарецкая не могла упустить шанса сразу проверить новичка в деле. И после короткого, волнительного знакомства с блудным сыном 034 группы к переводу ему был предложен некий хитроподчинен-ный отрывок, начинавшийся примерно со слов «…great impression from our vacation…» («самым ярким, значит, впечатлением с наших каникул стало…» ну где-то так, примерно… в нашем, значит, неповторимом стиле).Уставившись несколько ошеломленным взглядом в учебник, наш герой слегка замялся, но после некоторого раздумья приступил-таки к переводу, начав, как и положено, с начала:

— Эээээээээ

— The, — мягко поправила его преподавательница Зарецкая, и вообще славившаяся своим кротким, толерантным нравом, — Дима, там определенный артикль the. The. Продолжайте, прошу Вас.

— Зээээээээээээээ

— Ну а дальше, Дима? — еще более тактично поинтересовалась Зарецкая. Я же говорю — святая женщина.

— А, ну да… Дальше, значит… У нас… А, ну вот — «Великие импрессионисты» значит!!!

Ну и что бы, друзья, после такого ослепительного дебюта сделал бы обычный фестех, не армеец и не умеющий в нужный момент договориться? Конечно, он бы весь сжался, скомкался от стыда и погрузился бы затем в пучину рефлексии и глубокого самоанализа. Мол, да (ну в смысле — нет)… Ну, не попал маленько в такт. Но я буду… я буду стараться… запишусь в ЛУР, подтяну произношение и грамматику… позанимаюсь дополнительно, вот хоть с тем же Максом, у него все-таки золотая медаль после спецшколы… и к зимней сессии явлюсь на кафедру иностранных языков решительно другим человеком, нет, честно!..Но, конечно, наш герой был не из того мяса слеплен. Так что, схватив свежевыданную зачетку наперевес, словно полузащитник Ролан Гусев мячик после несправедливо, на его взгляд, назначенного штрафного, он грудью попер на несчастную преподавательницу Зарецкую, огласив аудиторию диким криком: «Не, ну ВероМихално! Нет, но да, но по сути-то! Но если не буквой закона, но его духом, так сказать, применить — ведь отчасти верно же перевел!!! ВероМихално!!! Ведь «импрессионисты» же — они как раз от слова «впечатление», а с величием их, я надеюсь, Вы возражать не будете! Я на выставке их летом побывал, может… — вы-дохнулось в качестве последнего аргумента, — вот и вырвалось… само…»Разумеется, сердце строгого, но в глубине души справедливого арбитра ёкнуло, и первоначальное решение было пересмотрено. Розовощеко улыбаясь, наш будущий друг проследовал на место, всем своим видом выражая «Не, ну а чо… игровой момент, а счёт на табло, на усмотрение судьи… так что не было руки, ребяты. НЕ БЫ-ЛО».Так Конь договорился во второй, и далеко не последний, раз, а мы познакомились с Конём……Ситуация забавным образом почти зеркально отразится через три года, во время стартовых мучений над вторым уже, французским языком, на свое первое занятие которым наш герой явится где-то ближе к декабрю. Проведенный им экспресс-опрос Митрича, уже уверенно (четыре полноценно посещенных пары) овладевавшего всеми изысками этого прекрасного наречия любви, показал следующее:

— ударение во французском языке всегда падает на последний слог (что правда; надо только верно определить, где этот слог заканчивается, потому что…)

— потому что чем больше букв с конца не читается, тем лучше. Характерные примеры — Bordeaux и Renault (ну, «бордо», значит, и «рено»).

— И это всё? — недоверчиво спросил Конь.

— Ну… практически, да — мягко сформулировал Ми-трич.

— Маловато что-то…

— Еще буква «Н» не читается, — вспомнил и тут же ввернул я.

— В смысле? С W каким-нибудь?

— Вообще. Вообще нигде не читается. Считай, что и нету её.

Вооруженный таким могучим лингвистическим аппаратом, наш герой смело вонзился за первую парту.К сожалению, до «бордо» и «рено» дело так и не дошло, так как для начала преподавательница Яншина (полный антипод Веры Михалны Зарецкой в плане педагогики и вообще взглядов на эту бренную жизнь) предложила проявить себя на почве знания алфавита. Бойко оттарабанив «а-бэ-цэ-дэ-е-эф-жэээ…», герой замялся

— Ну? — мрачно поинтересовалась преподавательница Яншина, — Это всё? Дима, конец ноября — вы только явились. Группа уже ДОВОЛЬНО ДАЛЕКО (тут группа приосанилась) продвинулась. Я не смогу Вас взять, при всём желании… После «жэ» какая буква?

— Ну, так ведь это… я знаю, какая… просто она же не читается — как я ее Вам скажу???…

Хорошо еще, что это был четвертый курс, когда вместо «языка» можно было уже необременительно взять какой спецкурсик… но это так, к слову.…А вскоре и подружились.Стояла обычная лабораторная работа…Знаете ли вы, друзья, что такое настоящая «лабораторная работа» на Фестехе? Нет, этого вы не знаете, потому что и узнать вам, собственно, неоткуда. А между тем…А между тем, когда наши друзья из всех прочих высших учебных заведений столицы (включая и прославленный Университет), ежедневно отсидев свои законные две-три пары по схеме «лекция плюс семинарчик», уже к обеду могли спокойно предаться всем радостям молодости и насыщенной личной жи… (зачеркнуто) могли предаться всем прелестям самосовершенствования и индивидуальной работы над личными интеллектуальными показателями — мы же переходили ко второй части познания прославленной «системы Физтеха». И единственные за неделю четыре пары в день против обычных пяти — были Праздником…Потому как что есть настоящий, сформировавшийся специалист, увенчанный гордым дипломом МФТИ? Это не только человек, могущий более-менее осознанно покрыть разными научными закорючками обычный лист формата А4. Это еще и человек, худо-бедно способный применить свои богатые теоретические познания на практике: то есть собственноручно что-нибудь спаять, просверлить, отфрезеровать и даже получить на осциллографе красивые, хотя и сами по себе бессмысленные «фигуры Лиссажу». В конце концов, ведь именно Практика суть единственный критерий Истины, и никак иначе.Так оно и было. Весь первый курс мы, отбарабанив с утра Теорию, после обеда переходили к Практике: сосредоточенно паяли, сверлили, фрезеровали и высекали «фигуры Лиссажу» в многочисленных подвальных мастерских. Вспоминается в этой связи студент Сергей Базилевич, который решил однажды вручную нарезать резьбу на токарном станке, забыв, правда, переключить его на семьдесят оборотов в минуту с имевшихся в наличии двух тысяч… и только отчаянный прыжок старшего мастера Нифантьева спас тонкие, музыкальные пальцы нашего наследника Джо Сатриани. Или тот же Конь, однажды в крайней степени любопытства сунувшийся в установку во время испытаний образца «на разрыв» в рамках краткого курса практического сопромата. Да, хорошо еще, что «на разрыв», а не на сжатие. Да что там Конь и Базилевич, когда сам автор, вспомнив свое краткое пребывание в школьном кружке радиоэлектроники, умудрился спаять jk-триггерный мост непосредственно под напряжением в «соточку» вольт, получив, таким образом, вместо законного «зачетика» лишний часик занятий по технике безопасности, эх…Но осверловка и фрезерование — это, так сказать, все-таки еще прелюдия. Лабораторная работа, «лаба» — вот тот оселок, которым по-настоящему проверяется фестех. Сможешь ты вот так вот прямо, непосредственно здесь и сейчас, подтвердить какой-нибудь фундаментальный закон Природы, начиная от очевидного закона тяготения и заканчивая несколько умозрительным Законом Больших Чисел? Ну, или опровергнуть, как оно, по правде сказать, у нас в основном и получалось? А опровергнув — не смалодушничаешь ли, не пойдешь ли скользкой дорожкой «допусков», «погрешностей», да и просто, подчас, откровенных подтасовок опытных данных? Найдешь ли в себе силы с мысленным криком «А все-таки она вертится!» встать перед лицом педагога и доказать-таки ему, твердо опершись на факты, равенство нулю массы электрона и полную абсурдность уравнения Менделеева-Клапейрона? Сумеешь ли даже ценой «неуда» отстоять право на жизнь тезиса «Чем дальше эксперимент от теории — тем ближе он к Нобелевской премии», и так далее?..На самом деле, успешность «лабы» во многом зависит от личности «лабника», то бишь непосредственно ведущего занятие наставника. Случались у нас и настоящие подвижники своего дела, вроде старшего преподавателя А.А. Теврюкова. Как-то раз студент Маракасыч явился к нему на «сдачу» с совершенно потрясающим результатом: все точки на его финальном графике образовывали какую-то совершенно идеальную окружность… (Тут надо немножко пояснить: для удобства подтверждения (ну, или опровержения) той или иной исследуемой закономерности, координаты осей выбираются таким образом, чтобы полученные экспериментатором точки ложились (ну, или НЕ ложились) на прямую. Если ложатся — всё в порядке, если нет, и Вы твердо в этом уверены — пишите скорее в Нобелевский комитет, это как раз по их ведомству… — Словарь-минимум). К чести Алексея Андреевича, он не впал в отчаяние, а, быстренько разобравшись с остальными, пригласил Маракасыча для более детальной беседы. В течение последующего часа, кое-как обосновав-таки чудовищные допуски и включив в рассмотрение нереальное стечение всех возможных погрешностей и обстоятельств, они все-таки достигли результата: бывшая окружность прямо на глазах чудесным образом распрямилась, и вера человечества в торжество закона Бойля-Мариотта была восстановлена… так бы и «отгрыз» Маракасыч свой законный «трояк», кабы Алексей Андреич в последний момент не заметил, что координаты-то он все-таки перепутал, так что с таким трудом обретенная прямая вновь свернулась в нечто уж совсем невообразимое…Да, но вот ту лабу вел доцент Овчинников Алексей Петрович, обладатель кургузого и, согласно меткому определению Митрича, «засранного ради светлых идеалов науки пиджачишки», полная, в некотором смысле, противоположность преподавателю Темрюкову В самом, кстати, определении про «пиджачишко» нет ничего обидного: в переводе с образного языка студента Митрича это означало «Человек, ради служения Высокому отказывающийся от ряда мирских благ», так что метафора в данном случае вполне себе «восходящая». Да, идеалам Науки служил Алексей Петрович преданно… и, правда, что уже гораздо хуже — того же требовал и от нас. Лабораторные работы под его началом проходили… ну, собственно, проходили так, как они и должны были проходить. Сначала короткий, но жесткий опро-сик по теоретической составляющей проблемы, затем «допуск» по материальной, так сказать, части эксперимента, потом, собственно, кропотливая, с соблюдением всех «пунктов», работа, ну и под конец — скрупулезная (пары на две-три, не больше) защита результатов.А еще более того — та лаба была «парная», то есть выполнять ее, ввиду необычайной сложности, нужно было вдвоем. Разумеется, в пару мне немедленно достался наш будущий всех общий друг, отчего я, вспомнив совсем свежий эпизод на английском, мысленно похолодел. И научная интуиция, надо заметить, не подвела будущего знаменитого писателя…Перед самым началом занятия он отозвал меня в сторону и тихо сказал: «Миш, у меня там тетка… короче, заболела тяжело… надо слиться… ты прикрой меня там, перед Овчиной уж, ладно? Придумай чего-нибудь. За мной, сам понимаешь…» И вслед за этим — натурально и стремительно слился.А я остался. Кое-как отдувшись на «допуске» за двоих (вторую половину вопросов доцент Овчинников тоже, само собой, переадресовал мне… я же говорю, это вам не Алексей Андреевич, тот бы, может, и замял это дело…), я кое-как приступил к работе.Задача была поставлена серьезная: предстояло получить расплавленные пары вольфрама (температура кипения десять тысяч градусов по Кельвину… ну или по Цельсию, что в данном случае уже одно и то же) и снять их тактико-технические характеристики. Дело шло трудно, второй пары рук явственно не хватало. Агрегат, похожий на ядерный реактор в миниатюре, каким его изображают в кинематографе, шипел и трясся, цифры бешено скакали на мониторе, стрелка термометра нервно дрожала в районе «красной» зоны с надписью «Неминуемый взрыв, тревога и полная эвакуация».Неожиданно сверху над моими муками навис доцент Овчинников и в ужасе выкрикнул: «Слушайте, Лебедев! А что же Вы дроссельный патрубок-то не держите??? Где вообще ваш напарник, вы что, в одиночку работаете???» «Так эта… у Коня-то… ну в смысле — у студента Дмитрия Р. … тётка там у него… того…» — по моим несколько, прямо скажем, перепуганным глазенкам доцент сразу понял, что и про Фокса, и про Верку-модистку, и про дроссельный патрубок я слышу в первый раз. «Эх, первый курс, вашу мать, зелень сопливая, — вздохнул бывший ученик Ландау и, кряхтя и перекособочившись, полез куда-то за установку, — Так, а это ТУТ ЧТО у вас, да вы вообще читали подготовительный материал, как вы допуск-то прошли, там же ясно сказа…»Закончить свою мысль старший преподаватель кафедры общей физики не успел. Какой-то очередной патрубок со свистом вылетел из своего дросселя, и мощная струя кипящего масла брызнула на и без того засранный пиджачок. Расплавленный вольфрам закапал доценту Овчинникову прямо на темечко, но он мужественно продолжил борьбу с техногенной катастрофой. И с удивленным возгласом «Шо цэ ж за таке?!» бежал к нам украиноговорящий студент Юрий Пухляев с огнетушителем наперевес…В общем, не буду описывать, что было дальше — сообщу лишь, что ту лабу я благополучно сдал. Где-то к концу второго курса, конечно, но все-таки. А в тот вечер мое и без того неважное настроение окончательно испортил любимый «Спартачок», в заключительном матче розыгрыша-1990 уступив друзьям-армейцам 1:2. То первенство, с учетом снявшихся прямо по ходу дела команд Грузии и Литвы (такое, напомню, было время… тревожное), разыгрывалось по крайне укороченной формуле, так что потеря двух очков оказалось фатальной: мы тут же вылетели за пределы тройки призеров, завершив сезон на постыдном после «золота»-89 пятом месте…В понедельник утром, явившись на Фестех, я первым делом увидел цветущего Коня. «Тетка, небось, кеды двинула — наследство оставила, не иначе… прям вон — аж сияет…» — подумал я.

— Как лаба? — участливо спросил мой новообретае-мый друг

— Да неплохо, — ответил я, — чего и всем желаю. Овчина тебе привет шлет, кстати. Пламенный в полном смысле этого слова. Сказал — переделывать чтоб лично к нему приходили, а к Теврюкову в подгруппу пролезть даже не пытались, он проконтролирует… А тётка твоя как?

— Да отлично, — ответил Конь, не вникая, — ДВА-ОДИН.

«Что «два-один»??? — судорожно подумал я, — так и не доказанное мною экспериментально соотношение теплоемкостей, что ли???» И тут чудовищная догадка расплавленным вольфрамом пронзила моё подсознание