Фейтфул-Плейс
Шрифт:
– Серьезно, – сказал Кевин, с подозрением глядя на темную лестницу, – мне это не нравится. Разок чихнешь – и все нам на головы обрушится.
– Мне в отделе GPS-маячок имплантировали в шею. Нас откопают.
– Правда?
– Нет. Будь мужиком, Кев, ничего с нами не случится. – Я включил фонарик и вошел в дом.
Копившаяся десятилетиями пыль поднялась в воздух и холодными вихрями закружилась вокруг нас. Ступени скрипели и зловеще прогибались под нашим весом, но выдержали. Я начал с комнаты наверху, где когда-то нашел записку Рози и где, по словам родителей, поляки обнаружили ее чемодан. На месте выломанного камина зияла гигантская зазубренная дыра, стены вокруг нее усеивали выцветшие граффити,
13
Болсбридж – фешенебельный район Дублина, где сосредоточены иностранные посольства, дорогие бутики и роскошные особняки.
Пол был завален привычным мусором – пивные банки, окурки и фантики, густой слой пыли лежал не на всех, теперь у молодежи есть места получше, да и денег побольше; отрадно, что к мусору добавились использованные презервативы. В мое время презервативы были вне закона, и если повезло попасть в ситуацию, когда они бы не помешали, приходилось искушать судьбу и трястись от страха следующие несколько недель. Все углы под потолком затянула паутина, сквозь щели в оконных рамах тонко свистел холодный ветер. Окна, уготованные какому-нибудь мерзкому деляге, жене которого захотелось немного очаровательной старины, доживали последние деньки. Невольно понизив голос, я сказал:
– В этой комнате я невинности лишился.
Я почувствовал на себе вопросительный взгляд Кевина, но брат сдержался и заметил только:
– Для перепихона полно мест поудобнее.
– У нас был плед. И вообще удобство – не главное. Я бы не променял этот притон на пятизвездочный пентхаус.
Кевин поежился:
– Господи, унылое местечко.
– Считай, что это атмосфера. Путешествие по закоулкам памяти.
– В задницу такие путешествия. А от закоулков памяти я стараюсь держаться подальше. Слышал, как Дейли в восьмидесятые воскресные вечера коротали? Тоска смертная: месса, а потом поганый воскресный ужин – наверняка вареный окорок, запеченная картошка и капуста!
– Сладкое не забудь. – Я провел лучом фонарика по половицам: несколько небольших дыр, несколько расщепленных досок, никаких следов ремонта – да тут любое новье торчало бы, как шпала в огороде. – Всегдашний порошковый мусс “Ангельская благодать”. На вкус как мел с клубникой, но посмей только не съесть – “В Африке дети голодают!”.
– Ага. А потом целый день нечем заняться, мерзнешь зазря на углу или в кино завалишься, а иначе сиди с предками. По телику ничего, кроме очередной проповеди отца Пустосвята о том, что от контрацепции слепнут, да и то приходилось часами проклятую антенну крутить, пока сигнал поймаешь… Клянусь, иногда к вечеру воскресенья я так изнывал от скуки, что школа раем казалась.
На месте камина пустота, в дымоходе птичье гнездо сверху и многолетние подтеки белого помета. В узкий дымоход и чемодан-то насилу влезал – втиснуть туда тело взрослой женщины невозможно было даже на время.
– Зря ты, братишка, брезговал этим местом, – сказал я. – Тут вся движуха кипела – секс, наркотики, рок-н-ролл.
– Пока я дорос до движухи, здесь уже никто не собирался, одни крысы шныряли.
– Куда же без них! Они добавляли атмосферы. Пошли. – Я направился в следующую комнату, Кевин – за мной.
– Микробов они добавляли! Ты уже слинял, а тут кто-то ядом полы посыпал – Псих Джонни, видать, у него пунктик был насчет крыс из-за окопного прошлого или еще почему… В общем, несколько крыс забрались в стены и подохли – ей-богу, вонь стояла хуже,
– По мне, так нормально пахнет. – Я снова обвел фонариком все вокруг, начиная подозревать, что гоняюсь за химерами. Одна ночь с родственничками – и привет, первые симптомы фамильного безумия.
– Ну да, выветрилась помаленьку. Но к тому времени мы все на угол Коппер-лейн перекочевали – пустырь там помнишь? Отстой, конечно, кругом колючая проволока, зимой яйца отмораживаешь, летом крапива по шею, зато ребята с Коппер-лейн и Смитс-роуд тоже там зависали, так что и выпивка перепадала, и потискаться, и все что хочешь. Короче, сюда мы уже не вернулись.
– Много потеряли.
– Ага. – Кевин с сомнением огляделся, держа руки в карманах, прижав локти к бокам, чтобы ненароком ничего не коснуться. – Я переживу. С души воротит от этой ностальгии по восьмидесятым, когда ребятки со скуки помирали, с колючей проволокой играли, в поганых крысиных норах трахались… Чего хорошего?
Я взглянул на брата. Кевин, с его рубашкой “Ральф Лоран”, пафосными часами и стильной стрижкой, исходивший праведным негодованием, смотрелся вопиюще неуместно. Мне вспомнилось, как он – щуплый вихрастый пацан в моих штопаных обносках – носился по этому дому и о лучшем не мечтал.
– Дело не только в этом, – сказал я.
– А в чем? Что за радость потерять невинность в гадюшнике?
– Я не говорю, что, будь моя воля, вернул бы восьмидесятые, но не выплескивай с водой ребенка. Не знаю, как ты, а я никогда не скучал. Никогда. Вот тебе информация к размышлению.
Кевин пожал плечами, пробормотал:
– Без понятия, о чем ты.
– А ты подумай и поймешь. – Я двинулся в задние комнаты, не дожидаясь Кевина: провалится сквозь гнилую половицу в потемках – его проблемы. Чуть погодя брат, надувшись, присоединился ко мне.
Ничего интересного в задних комнатах, ничего интересного в комнатах первого этажа, кроме батареи бутылок из-под водки – видать, кто-то постеснялся их в свою мусорку выбрасывать. На верхней ступеньке подвальной лестницы Кевин заартачился:
– Ни за что. Вниз я не пойду. Фрэнк, я не шучу.
– Каждый раз, как ты говоришь “нет” старшему брату, Бог убивает котенка. Пошли.
– Шай как-то запер нас внизу, – сказал Кевин. – Тебя и меня, я совсем малявкой был, помнишь?
– Не-а. Поэтому тебя здесь колбасит?
– Ни хрена меня не колбасит. Просто не понимаю, на черта себя заживо хоронить.
– Тогда подожди меня снаружи, – ответил я.
Кевин, секунду поколебавшись, покачал головой. Он пошел за мной по той же причине, по которой я взял его с собой: старые привычки не умирают.
Я спускался в этот подвал раза три. Местная городская легенда гласила, что некто по кличке Мясник Хиггинс перерезал горло своему глухонемому брату и зарыл его в подвале и с тех пор Увечный Хиггинс гоняет тех, кто вторгается в его владения, размахивая гниющими руками и страшно мыча. Братьев Хиггинс, скорее всего, выдумали обеспокоенные родители, и никто из нас в них не верил, но от подвала мы на всякий случай держались подальше. Иногда там зависали Шай и его приятели – показать, какие они крутые, – или парочка, которой приспичило перепихнуться, когда остальные комнаты были заняты, но самое интересное происходило наверху: пачки “Мальборо” по десять сигарет, дешевые двухлитровые бутылки сидра, тонюсенькие самокрутки с травкой и покер на раздевание, ни разу не доходивший до конца… Когда нам с Живчиком Хирном было лет по девять, мы на спор дотронулись до задней стены подвала, а еще смутно помню, что несколько лет спустя я привел туда Мишель Ньюджент в надежде, что она с перепугу схватится за меня, а то и поцелует. Не тут-то было – даже в том возрасте я западал на девчонок, которых так просто не напугаешь.