Фиалки по средам
Шрифт:
— Право, Клер, вздумай я следовать вашим советам, я скоро дойду до голливудских сусальностей… Хватит, больше я не добавлю ни строчки.
— Я не вижу ничего пошлого и неправдоподобного в том, что легкомысленная женщина любит родину.
В жизни такие случаи бывают сплошь и рядом. Кастильоне пленила Наполеона III своей страстной мечтой объединить Италию… Только преображение Миррины надо подать изящно и неожиданно… Но вы в таких сценах не знаете соперников… Ну, а насчёт связи с Демосфеном я, конечно, пошутила…
— А почему пошутили? Очень многие деятели французской революции…
Успокоенная Клер поспешила утешить Лорана,
Наступил день «генеральной». Это был триумф. «Весь Париж, как Лоран, восхищался Мирриной» [9] . Зрители, которые в душе разделяли политические опасения Менетрие и подсознательно тосковали по национальной драматургии в духе эсхиловых «Персов», устроили овацию автору. Критики хвалили писателя за то, что он с таким мастерством осовременил античный сюжет, ни разу не впав в пародию. Даже Фабер, всегда очень придирчивый к своим собратьям, сказал Клер за кулисами несколько любезных слов.
9
Моруа перефразировал строку из IX сатиры Буало, где говорится об успехе "Сида" Корнеля
— Вы приложили свою лапку к этой Миррине, прелестная смуглянка, — заметил он с брюзгливым добродушием. — Спору нет — это истая женщина, женщина до мозга костей. Ваш праведный супруг без вашей помощи никогда не додумался, бы до такого образа… Признайтесь, Кристиан мало что смыслит в женщинах!..
— Очень рада, что вам нравится Миррина, — сказала Клер. — Но я тут ни при чём.
На другой день Робер Кам в своей рецензии говорил только о Миррине. «Отныне, — утверждал он, — имя Миррины станет таким же нарицательным, как имена Агнесы или Селимены». Клер, через плечо мужа с восторгом читавшая статью, не удержалась и пробормотала:
— Подумать только, не будь этой истории с такси, Миррина никогда не увидела бы света.
Остальное принадлежит истории литературы. Как известно, «Филипп» был переведён на многие языки и положил начало новому французскому театру. Но зато вряд ли кто знает, что в прошлом году, когда Элен Мессьер, бросив Лорана, вышла замуж за голливудского режиссёра, великий артист обратился к вдове Кристиана Менетрие, Клер, наследнице авторских праупокойного драматурга, с просьбой вычеркнуть роль Миррины.
— Ведь мы-то с вами знаем, — сказал он, — что эта роль появилась в пьесе случайно, в первом варианте её не было; почему бы нам не восстановить старый вариант?.. Это вернуло бы роли Демосфена аскетическую суровость, которая, признаться, мне гораздо больше по сердцу… Кстати, тогда не придётся искать новую актрису на роль Миррины… А обойдясь без премьерши, мы сэкономим на её жалованье.
Однако Клер мягко, но решительно отклонила его просьбу.
— Уверяю вас, Лоран, вы без труда создадите новую Миррину. Вам это хорошо удаётся… А я не хочу никаких переделок в пьесе моего мужа. Не следует разъединять то, что соединил Кристиан…
И Миррина, дитя необходимости и вдохновения, продолжала своё триумфальное шествие по сценам мира.
Проклятье Золотого тельца
Войдя в нью-йоркский ресторан «Золотая змея», где я был завсегдатаем, я сразу заметил за первым столиком маленького старичка, перед которым лежал большой
— Скажите-ка, господин Робер, кто этот посетитель, который сидит справа от двери? Ведь он француз?
— Который? Тот, что сидит один за столиком? Это господин Борак. Он бывает у нас ежедневно.
— Борак? Промышленник? Ну, конечно же, теперь и я узнаю. Но прежде я его ни разу у вас не видел.
— Он обычно приходит раньше всех. Он любит одиночество.
Хозяин наклонился к моему столику и добавил, понизив голос:
— Чудаки они какие-то, он и его жена… Право слово, чудаки. Вот видите, сейчас он завтракает один. А приходите сегодня вечером в семь часов, и вы застанете его жену — она будет обедать тоже одна. Можно подумать, что им тошно глядеть друг на друга. А на самом деле живут душа в душу… Они снимают номер в отеле «Дель-монико»… Понять я их не могу. Загадка, да и только…
— Хозяин! — окликнул гарсон. — Счёт на пятнадцатый столик.
Господин Робер отошёл, а я продолжал думать о странной чете. Борак… Ну конечно, я был с ним знаком в Париже. В те годы, между двумя мировыми войнами, он постоянно бывал у драматурга Фабера, который испытывал к нему необъяснимое тяготение; видимо, их объединяла общая мания — надёжное помещение капитала и страх потерять нажитые деньги. Борак… Ему, должно быть, теперь лет восемьдесят. Я вспомнил, что около 1923 года он удалился от дел, сколотив капиталец в несколько миллионов. В ту пору его приводило в отчаяние падение франка.
— Безобразие! — возмущался он. — Я сорок лет трудился в поте лица, чтобы кончить дни в нищете. Мало того, что моя рента и облигации больше гроша ломаного не стоят, акции промышленных предприятий тоже перестали подниматься. Деньги тают на глазах. Что будет с нами на старости лет?
— Берите пример с меня, — советовал ему Фабер. — Я обратил все свои деньги в фунты… Это вполне надёжная валюта.
Когда года три-четыре спустя я вновь увидел обоих приятелей, они были в смятении. Борак последовал совету Фабера, но после этого Пуанкаре удалось поднять курс франка, и фунт сильно упал. Теперь Борак думал только о том, как уклониться от подоходного налога, который в ту пору начал расти.
— Какой вы ребёнок, — твердил ему Фабер. — Послушайте меня… На свете есть одна-единственная незыблемая ценность — золото… Приобрети вы в 1918 году золотые слитки, у вас не оказалось бы явных доходов, никто не облагал бы вас налогами, и были бы вы теперь куда богаче… Обратите все ваши ценности в золото и спите себе спокойно.
Супруги Борак послушались Фабера. Они купили золото, абонировали сейф в банке и время от времени, млея от восторга, наведывались в этот финансовый храм поклониться своему идолу. Потом я лет на десять потерял их из виду. Встретил я их уже в 1937 году — у торговца картинами в Фобур-Сент-Оноре. Борак держался с грустным достоинством, мадам Борак, маленькая, чистенькая старушка в чёрном шёлковом платье с жабо из кружев, казалась наивной и непосредственной. Борак, конфузясь, попросил у меня совета: