Фиеста в Кала Фуэрте
Шрифт:
— Hombre, Tomeu! [9]
Мальчик в ответ крикнул, по-видимому, что-то дерзкое; мужчины засмеялись и снова принялись за дело. Каменная балюстрада была теплой на ощупь; на платье Селины, словно мел со школьной доски, осыпалась штукатурка. Она присела на ограждение спиной к морю и увидела растянутую между двумя крюками бельевую веревку, на которой висела пересохшая мятая одежда. Выцветшая синяя рабочая блуза, плавки, белые парусиновые брюки с заплатами на коленях и пара драных теннисных туфель, привязанных за шнурки. На террасе стояла кое-какая мебель — явно не из фирменного магазина «Дом и Сад». Старое продавленное плетеное кресло, деревянный крашеный стол и нечто вроде шезлонга, который вряд ли выдержал бы тяжесть человеческого тела. Селина пожалела, что не говорит по-испански. Ей хотелось расспросить
9
здесь: Привет, Томеу ( исп.).
— Сеньор Даер еще не вернулся.
Тони выслушал это сообщение в ледяном молчании. Затем достал зубочистку и принялся ковырять в зубах. Закончив эту процедуру, вытер зубочистку о штанину, сунул обратно в карман и сказал:
— Ну и что мы будем делать, черт подери?
— Ждать. Рудольфо сказал, что он должен скоро вернуться. Но если вы не хотите задерживаться, оставьте мне свою фамилию и адрес и уезжайте в Сан-Антонио. В любом случае я позабочусь, чтобы вам заплатили.
Селина невольно заговорила бабушкиным голосом, и, к ее удивлению, это подействовало. Тони сдался. Со свистом втянув в себя воздух, он объявил о своем решении:
— Я подожду. Но не здесь. В гостинице.
В гостинице всегда найдется коньяк, а сиесту вполне можно провести в машине в тени дерева. Была уже почти половина третьего, Тони же в этом время любил часок вздремнуть.
— Когда сеньор Даер вернется, вы меня позовете.
Селина от радости готова была броситься ему на шею, но только сказала:
— Конечно, я так и сделаю. — И, взглянув на унылую физиономию таксиста, добавила: — Мне очень жаль, что так получилось, но все будет в порядке, я уверена.
Тони пожал плечами, вздохнул и пошел к машине. Взревел мотор, и такси покатило к горе, скрывавшей Кала Фуэрте. Селина успела подумать: «Бедный Рудольфо», и вернулась к Томеу.
— Я остаюсь, — сказала она.
Томеу нахмурился.
— Usted aqui.
— Да. Здесь. — Селина ткнула пальцем в пол. Томеу улыбнулся, обрадованный собственной сообразительностью, и пошел собирать свои пустые корзины.
— До свидания, Томеу. Спасибо.
— Adi'os, se~norita.
Мальчик ушел, и Селина осталась одна. Она вышла на террасу и стала сама себя уговаривать, что все в порядке и она просто ждет своего отца: ей все еще трудно было в это поверить. Интересно, догадается ли он — если его не предупредят, — кто она такая. А если нет, то как ему об этом сказать?!
Было очень жарко. Палящие солнечные лучи проникали под крышу террасы. Такой жары Селина не помнила. Она буквально изнемогала в нейлоновых чулках, кожаных туфлях и шерстяном платье. Ничего нелепее этой одежды в такую погоду придумать было нельзя!
Бабушка не разрешала ходить без чулок — даже в летнем платье — и считала необходимым носить перчатки. Истинную леди узнают по перчаткам. И без шляпы элегантные дамы не ходят...
Но бабушка умерла. Любимая, незабвенная — но ее больше нет. Селина уже никогда не услышит ее голоса, ее категорических суждений — она вольна делать все, что угодно, в доме своего отца, за тридевять земель от Куинс Гейт... Вернувшись в комнату, Селина сняла туфли и чулки и, почувствовав невероятное облегчение, отправилась на поиски пищи. В холодильнике нашлось масло; Селина намазала кусок хлеба, взяла помидор и бутылку холодной содовой воды. Пикник она устроила на террасе, присев на каменную балюстраду и наблюдая за лодками в гавани. После еды Селину стало клонить в сон, но она не хотела, чтобы ее застали спящей, а значит — совершенно беззащитной, и решила усесться на что-нибудь твердое и неудобное и ни за что не засыпать.
Что и сделала: поднявшись по лестнице на антресоли, устроилась на верхней ступеньке в достаточно неудобном положении. Чуть погодя огромная белая кошка, покинув свое место на солнцепеке, с громким мурлыканьем прыгнула ей на колени.
Стрелки Селининых часов медленно двигались по кругу.
5
Франсис Донджен сказала:
—
— Я же говорил: нужно покормить Перл.
— Пёрл сама найдет, что поесть. Возле твоего дома полно дохлых рыб — хватит для целого полчища кошек. Милый... останься еще на одну ночь.
— Дело не только в Пёрл: есть еще «Эклипс»...
— Она прекрасно отстоится на якоре...
— Не уверен, да и, похоже, опять будет штормить...
— Что ж, — сказала Франсис и потянулась за сигаретой. — Если ты так считаешь, поезжай.
Много лет назад, когда она была еще девочкой и жила в Цинциннати, штат Огайо, мать говорила ей, что лучший способ удержать мужчину — позволить ему по крайней мере считать себя свободным. Джордж Даер пока еще Франсис не принадлежал, но она обладала большим опытом в увлекательной игре в кошки-мышки и терпеливо дожидалась своего часа.
Франсис сидела на маленькой террасе своего дома, расположенного на склоне горы в старой части Сан-Антонио. Наверху, всего в нескольких сотнях ярдов, высился собор, а внизу простирался лабиринт извилистых вымощенных булыжником улочек с высокими узкими домами и густой паутиной бельевых веревок, прикрепленных к стенам старой крепости. За стенами раскинулся новый город; широкие улицы и тенистые бульвары вели в гавань, где стояли шхуны местных рыбаков, белоснежные яхты с высокими мачтами и пароход, только что прибывший из Барселоны, куда он ходил раз в неделю. Франсис уже два года жила в этом чудесном месте, куда пристала яхта, на которой она путешествовала со своими богатыми американскими друзьями. Шести недель в их обществе оказалось достаточно, чтобы Франсис начала подыхать со скуки и — когда однажды вся компания сошла на берег на какую-то вечеринку, — назад не вернулась. После трехдневного кутежа она проснулась на неудобной постели с жуткой головной болью и поняла, что яхта со всеми ее приятелями отчалила без нее.
Это нисколько не огорчило Франсис. Она успела обзавестись кучей новых друзей, была богата, дважды разведена, и ее ничто ни с кем и ни с чем не связывало. Сан-Антонио как нельзя лучше ей подходил. Среди обитавших там эмигрантов — художников, писателей и битников, — Франсис, которой довелось несколько месяцев прожить с художником-неудачником в Гринвич-Виллидж, почувствовала себя в родной стихии. Задолго до того, как обосноваться в своем нынешнем доме, она начала подумывать, чем бы себя занять. И остановила выбор на картинной галерее. В городке, где постоянно живут художники и который регулярно посещают туристы, содержание такой галереи могло стать выгодным вложением денег. Франсис купила заброшенный рыбный рынок в гавани, переоборудовала его и принялась за дело со сноровкой, унаследованной не только от отца, но и от двух бывших мужей.
Франсис было уже за сорок, но прожитые годы мало на ней отразились. Высокая, загорелая, с мальчишеской фигурой и копной светлых волос, в художественном беспорядке украшавших голову, она одевалась — и это ей шло, — как подросток. Обтягивающие брючки, мужские рубашки и бикини из двух полосок материи размером с носовой платок. Франсис очень много курила и слишком много — что сама прекрасно понимала — пила, но почти всегда — и в это утро, в частности, — была чрезвычайно довольна жизнью.
Устроенный накануне вечером по случаю первой выставки Олафа Свенсена прием удался на славу. Олаф был молодым человеком, грязнее которого — даже в Сан-Антонио — трудно было найти, с редкой бороденкой и черными ногтями на пальцах ног; его скульптуры в стиле поп-арт вызывали главным образом изумление, но Франсис любила шокировать публику. Джордж Даер, ставший после выхода книги своего рода знаменитостью, получил специальное приглашение, однако Франсис сомневалась, приедет ли он, и потому была приятно удивлена, когда увидела его пробирающимся к ней сквозь заполонившую прокуренную комнату толпу. Даер сказал, что приехал в Сан-Антонио за запасными частями для своей яхты; выслушав его замечания о работах Олафа, Франсис поняла, что на прием его привела заманчивая перспектива выпить задарма, но это ее нисколько не огорчило: ведь он пришел и — более того — остался; сначала до конца приема, а потом с ней, у нее дома. С Джорджем она была знакома уже около года. Прошлой весной, поехав в Кала Фуэрте, чтобы посмотреть работы молодого французского художника, который там жил, Франсис, естественно, зашла в бар к Рудольфо, где поставила художнику несколько бокалов «мартини». Когда в бар вошел Джордж Даер, она оставила заснувшего прямо за столом француза и заговорила с Джорджем; потом они вместе пообедали, засиделись за чашечкой кофе до шести вечера, и тут выяснилось, что настала пора бренди.