Фигляр дьявола

Смит Мюррей

— Давайте подышим вечерним воздухом, джентльмены. И сможем обсудить детали… — услышал Пирсон собственный голос, как бы смиряющийся с новыми, ошеломляющими планами адвоката медельинских гангстеров.

— А я, пожалуй, пойду спать, последние несколько дней меня сильно утомили, — сказал Энвигадо. — Если вы можете, сеньор, посмотреть мне в глаза и сказать, что мы договорились, у Луиса есть все полномочия продолжить разговор…

Пирсон сидел не шевелясь. Он был уверен, что где-то в темноте, ближе к откосу, раздался звук, будто лопнула покрышка. Пистолет с глушителем. И слабый вскрик. Судья чувствовал на себе пристальные взгляды обоих колумбийцев, ожидавших его ответа. И еще он чувствовал, как на висках выступили капельки пота.

Официанты в белом бесшумно сновали по залу, приглушенный шум сдержанных разговоров доносился со столиков, стоящих поодаль, а соседние столики с двух сторон пустовали. Пирсон пытался уловить звуки, не вписывающиеся в окружающую обстановку, к этому его приучила тайная жизнь и профессия. В суде, где заседал он, во время слушания важных уголовных дел иногда стояла такая тишина, что, казалось, можно услышать, как пролетит муха. И он, пожалуй, слышал, потому что обладал обостренным слухом.

Но, похоже, никто, кроме него, ничего не слышал, и судья отнес это на счет своей усталости, затруднительного положения и ясного понимания того, что этот зал, заполненный неприметными, но вооруженными до зубов телохранителями, в данный момент, возможно, является самым опасным местом в Европе.

Пианист в баре за террасой ресторана заиграл «Не плачь по мне, Аргентина». Пабло Энвигадо встретился взглядом с судьей и улыбнулся.

— От имени моей компании я принимаю ваше предложение, сеньор Пречиозо. Следующим шагом будет изучение возможности его осуществления.

— О, все вполне осуществимо, — подал голос Рестрепо. — Мы бы не сидели здесь, если бы не были убеждены в этом.

Его холодный взгляд, устремленный на Пирсона, как бы говорил: «Не порите ерунду».

— Я имел в виду, какой из методов транспортировки, оформления документации и доставки наиболее осуществим. И еще вопрос людей. Боюсь, вы считаете, что моя компания располагает большими возможностями, чем есть на самом деле.

Энвигадо вытер рот белоснежной салфеткой.

— Это вы после обсудите вдвоем. Приятно было иметь с вами дело, приятель.

«Приятель? Боже мой, до чего невоспитанный человек».

— Можем мы что-нибудь сделать для вас? Пока вы здесь.

— В каком смысле?

— В смысле женщин. Я имею в виду… — Пабло наклонился вперед и с отталкивающей фамильярностью схватил Пирсона за запястье, — …что мы видели вашу прекрасную потенцию.

Его плечи затряслись от смеха.

— Я, пожалуй, подожду, пока вернусь к жене, — резко отрезал судья и ужаснулся в душе, представив себе, что Мараид могла бы изменить ему.

— Как угодно. Луис, прогуляйся с нашим другом. Объясни детали и договорись о новой встрече в ближайшем будущем. Хорошо? Прощайте, я иду спать. Ты ведь приготовил мне пару цыпочек, да?

Теперь настала очередь Рестрепо выглядеть смущенным. Оказывается, он еще и подыскивал шлюх для Энвигадо. Адвокат сказал что-то по-испански, и это наверняка начало: «Да, сэр, все устроено, парочка самых послушных цыпочек из Флоренции уже ожидает вас в спальне».

Энвигадо кивнул, вставил в рот длинную сигару, прикурил от услужливо зажженной Рестрепо спички, поднялся и, довольный, вышел из ресторана, сопровождаемый телохранителями, которые просто заслуживали Оскара, потому что так умело выполняли свои обязанности, что никто из посторонних в ресторане, похоже, даже и внимания на них не обратил.

— Не хотите ли кофе, сеньор? Или коньяку?

Теперь Рестрепо чувствовал себя более раскованно, как будто они были просто равными по положению служащими Энвигадо.

Если быть честным на сто процентов (а когда он последний раз был честным на сто процентов? Когда дела организации позволяли ему это?), то не было в мире другого такого места, где Пирсону так не хотелось бы находиться сейчас, чем этот ресторан, да еще в компании этого громилы.

Судья встретился взглядом с Рестрепо. Адвокат уже не старался производить угрожающее впечатление, после того как Энвигадо назначил его своим доверенным лицом. Опасное доверенное лицо походит на ротвейлера в руках недоброжелателя, но его в присутствии Пирсона проинструктировали, как вести все дела.

— Почему бы нам не прогуляться? Спустимся к подножию. Как вы на это смотрите? — предложил Пирсон.

Рестрепо погасил сигарету, бросил салфетку на стол и поднялся.

— Пожалуйста, если хотите. Прекрасная погода для этого времени года.

Было что-то настолько нереальное в этой банальной фразе, что у Пирсона смешались все мысли, и он глубоко вздохнул, чтобы сбить учащенное дыхание.

Они вышли из ресторана, а человек в зеленом пиджаке, который в тот ужасный вечер в Париже был одет в синий блейзер, уже стоял в маленьком внутреннем дворике, через который можно пройти в холл, где превращенный в светский атрибут алтарь служил в качестве стойки портье. Он был увлечен разговором с низеньким смуглолицым мужчиной с темными усами, выглядевшим местным жителем и одетым в черный костюм, белую хлопчатобумажную рубашку без галстука, а его крестьянские руки теребили темную кепку. При появлении Рестрепо и Пирсона оба замолчали.

Во дворике стояли «феррари», «порше» и прочие дорогие машины, телохранитель в пиджаке из верблюжьей шерсти находился возле открытого багажника «ланчии», внимательно оглядываясь вокруг.

Пирсон почувствовал, как на него накатывает волна страха.

— Какая-то проблема? — спросил он.

— Не думаю, — вкрадчиво ответил Рестрепо и направился через двор к деревянным ступенькам, которые Пирсон не заметил во время приезда в отель. — Эта тропинка ведет на вершину холма, в Фьезоле.

Он начал взбираться наверх. На вершине первого пролета показался третий телохранитель в потрепанном длинном пальто, похожем на шинель. Пирсону стало совершенно ясно, что колумбийцы почему-то внезапно засуетились. Он пожал плечами и двинулся вслед за Рестрепо, все еще испытывая боль в бедре.

Рестрепо не открыл рта, пока они не достигли узкой тропинки, проходящей через поросшую высокой травой седловину. Судья думал о Сиобан. Он никак не мог навестить ее в консерватории в Риме, придется ждать, пока он вернется в Дублин, и, если все-таки опять не удастся связаться с ней по телефону, он вернется в Италию под своим собственным именем и вразумит свое дитя. Она больше думает о матери и о себе. Конечно, девушка молода и, безусловно, развлекается, но пять недель не давать о себе знать — это уж слишком. Пирсон поругал и себя. В следующем семестре он урежет ей содержание, и уж тогда она будет просто вынуждена поддерживать связь с родителями. Внезапно судья почувствовал, что зол на дочь за ее легкомыслие.